Дмитро Ткаченко — директор аналітичного центру «Фабрика думки – Донбас», радник міністра інформаційної політики України з питань Донбасу.
До війни мав невелике рекламне агенство у Донецьку. Займався психотерапією.
Говорить: коли розпочався Євромайдан, не одразу повірив, що це революція
З 1 березні 2014 року долучився до місцевого руху прихильників Євромайдану. Він також співорганізатор Комітету патріотичних сил Донбасу.
«Первого марта я увидел, что происходит, хотя уже в феврале мы знали, что Паша Губарев везет деньги, что он готовит это все. Причем, милиция знала. Мы, гражданский сектор, информировали СБУ. Все всё знали. Потом было понятно, почему так получилось, почему «безпековий фактор» не сыграл на уровне государства.
Я помню, что последний мой день в Донецке — 3 мая 2014 года. Я выехал на один день, взял свой ноутбук, рюкзак, возможно, одну сменную рубашку и выехал. Мы организовывали одно интересное событие. Надо будет как-то подробнее об этом рассказать. Тогда наша работа была — противодействие так называемой «русской весне», а на самом деле кампании Кремля по построению этой «Новороссии», ужасающего проекта, и они готовились к этому фейковому «референдуму» 11 мая. А мы противодействовали этому. Я помню, что 3 мая мы закончили эту по сути спецоперацию: это был опрос жителей Донецка и Луганска о том, кем они видят себя в будущем. 4 мая мы делали пресс-конференцию в Киеве в УНИАНе. Мы провели эту пресс-конференцию. Я пошел на Громадське на эфир, чтобы еще об этом рассказать. Потом мне позвонили и спросили: «Дим, ты еще в Донецк собираешься?» Я сказал: «Если честно, сегодня – нет, собираюсь завтра». Мне сказали, что не надо ехать в Донецк, что меня там уже ищут, а паспортные данные уже на блокпостах. То есть, слишком засветился там».
Відтоді, як бойовики захопили управління СБУ у Донецькій та Луганській областях та інші адміністративні установи, українським журналістам стало важко працювати у цих регіонах. На початку червня припинили роботу власні кореспонденти центральних українських телеканалів. Вони стали впізнаваними і зазнавали погроз від прихильників «русского мира». Тоді телеканали почали звертатися до фіксерів.
«Два раза меня узнавали. Я, в том числе, работал фиксером для народной прессы. Раз меня узнали в Донецкой ОГА. И сказали: «Эй, этого патлатого давайте сюда!». А у меня волосы длинные были. Слава Богу, тогда обошлось. Меня вігнали, ни разу не ударив. Я был очень удивлен. А второй раз, когда меня узнали, я был в захваченном Славянске. Я уже понимал, что мы «светились», ходили на эфиры, приглашали людей на проукраинские митинги и уже второй раз было опаснее, потому что меня узнали и говорят: «Это ты в Луганске о нас плохо говорил!?» Я говорю: «Ребята, да вы что, я ж в Луганске не был никогда, это все не правда». Полчаса меня там «мурыжили», хотели в обезьянник спускать. Звонили по моему телефону. Случайнейшим образом набрали подполковника пограничников, которым мы помогали от комитета патриотических сил Донбасса, поговорили с ним. То есть, это провидение, что меня задержали, но отпустили.
Мы снимали квартиру с братом-близнецом на улице Набережной. Это прекрасное место возле Кальмиуса, возле Донбасс-арены, вокруг которой я по вечерам бегал. И я больше не нашел места, где мне было так комфортно бегать. Но ты видишь, что государство Украина растворяется, а на фоне этого строится симулякр России под видом «ДНР». Я не помню, как я выходил. Я же собирался вернуться. Я взял связку ключей, немного денег ноутбук и поехал. Вот и все.
У меня эти ключи где-то в вещах. Я даже, кажется, знаю, где они. Надо как талисман забрать.
Помню, у меня была хорошая плетеная мебель. Я ее покупал у одного мастера на севере Артемовского района. Там есть поселок Ракитное.
Я помню, что это была уютная квартира на 5-м этаже. Выходишь, проходишь двор и выходишь на Кальмиус. Помню, когда мне не спалось, я ночью брал гитару и шел туда играть и петь. Или идешь и бегаешь вокруг Донбасс-арены, или идешь в кино».
До війни у Донецьку жили майже мільйон людей. Серед потужних промислових підприємств Донецької області: комбінат «Азовсталь», Донецький, Єнакіївський, Макіївський металургійні заводи та фармацевтичний завод «Стирол» у Горлівці.
«Донецк в 1917 году — это 30 тысяч жителей, а в 2017 – миллион жителей. Вот за сто лет этот город и создался. Впервые я в нем был в 1998 году, в 99-м я начал там жить, учиться. И я помню, как из серого, мрачного города он становился действительно комфортным, уютным, городом без окраин. Это был город, в котором можно было жить и где-то наслаждаться жизнью.
Кончено, я хотел бы туда попасть вместе с украинскими танками. Когда мы вернем Донецк, я хочу быть одним из первых гражданских, кто туда войдет. Моя генетическая родина – Кировоградщина. Там есть село, где наш род 200 лет живет, есть дедовская хата. Но моя вторая малая родина — Донеччина, и я не знаю Кировоградщину так хорошо, как Донеччину. Я люблю север Донецкой области, я много там объездил. Я действительно люблю Азов. Это моя вторая малая родина.
Поскольку в последние годы я только и занимаюсь реинтеграцией, информационной реинтеграцией Донбасса, то, конечно же, я вижу себя в процессе реинтеграции. Буду ли я там жить? Не знаю, поскольку я, как большинство доннчан, луганчан, которые переехали, нашли новую жизнь здесь. Но то, что бывать там буду, это — да.
Багато переселенців виїхали з дому у кращому випадку з двома валізами. У декого на згадку про дім залишився лише ключ. А хтось — раптово прихопив із собою дрібниці, сенс яких став зрозумілий лише за тисячі кілометрів від дому.
«Когда в очередной раз захватывали Донецкую ОГА (а мы все это видели), сбросили гранитный герб, гранитный тризуб и разбили его. А потом мой друг дал мне кусочек этот гранитный, и я помню, что положил его на алтарь, но он то ли в Донецке остался или, может, лежит в каких-то вещах, но я помню, что был у меня такой кусочек».
Дмитро Ткаченко наголошує: ніколи жителі Донецької області не хотіли, щоб вона стала частиною Росії. А те, що сталося — добре спланована спецоперація.
«Для начала нужно обозначить, что произошло. А произошла глобальная разводка: информационная, геополитическая, пропагандистская разводка Кремля жителей Донеччины и Луганщины. Мы же видели социологию: большинство дончан и луганчан хотели жить в единой унитарной стране, а не федеративной. Идеи федерализма были популярны только для Партии регионов, которые этим торговали на выборах, поэтому, условно говоря, Россия и активное мобилизированное меньшинство навязали волю пассивному большинству дончан и луганчан. И понятно, что на самом деле, местные жители не виноваты в том, что Путин (как говорит Леня Краснопольский в нашем цикле о Донбассе) испробовал свои технологии на жителях Луганской и Донецкой областей. Леня Краснопольский говорит: я 45 лет прожил в Донецке, и я не слышал таких разговоров, мы никогда не говорили о таком. Может быть, Донецк не был проукраинским, но он не был и пророссийским. Он был прорегиональным. И то, что произошло — это огромная спецоперация, которая готовилась очень давно. И жители оккупированных территорий в основном не коллаборанты. Да, там есть максимум 5% людей, которые действительно замешаны в коллаборационизме, которые взяли оружие, пошли служить, пошли в «органы местной власти». Но, в основном, это жертвы этой спецоперации «ЛНР» и «ДНР», а вначале – «Новороссии». Этот проект обломал зубы еще и в Мариуполе.
Проблема этого конфликта еще и в слабой гуманитарной политике. На всю Донецкую область, а это 4,5 миллиона людей, было всего 5 театров. Это очень мало. И кризис гуманитарной политики привел к этому, в том числе. Потому что людям сумели навязать с помощью агрессивной пропаганды, что все, как они жили, это неправда. Но теперь они платят за это. И, к сожалению, очень высокую цену».