Громадське радіо
С политическим обозревателем и публицистом Павлом Казариным поговорим сегодня о судьбах России и, естественно, о том, как это будет отражаться на нас с вами.
Сергей Стуканов: Новость последних дней – это обращение Украины к Вселенскому Патриарху относительно Автокефалии Украинской Православной Церкви, что может повлечь за собой то, что Русская Православная Церковь Московского Патриархата окажется в Украине не на главенствующем положении. Как вы полагаете, что сейчас происходит в русской элите в отношении идентичности?
Павел Казарин: После 2014-го года стал наблюдаться такой любопытный тренд: россияне, аффилированные с Кремлем и которые должны отвечать за какое-то миссияполагание, начали сдвигать акценты. Если раньше идентичность «русского мира» выводили из Киева, через князя Владимира, через крещение Руси, то сегодня все больше акцент смещается в сторону Херсонеса. Там истоки русского православия, и (внутренний монолог внутри России) мы сразу в этом смысле наследуем не у Киева, а у Византии, у греческого полюса, который расположен на территории Крымского полуострова. Это понятно, если мы разводимся с бывшей колонией, то мы будем сакрализировать украденное у этой соседней страны.
Но при этом российская внутренняя дискуссия последних 18 лет проходила через разные стадии. Владимир Путин образца своего первого и второго президентского срока – одинаковые люди лишь до 2007-го года. Потому что Владимир Путин на стартовом этапе – это такой себе абсолютный западник, который говорит, что России важно не ставить перед собой каких-то амбициозных задач, а важно догнать по уровню ВВП Португалию, это удвоение ВВП, это история про единую Европу от Лиссабона до Владивостока. Даже в 2002-м или 2003-м Владимир Путин выходил с идеей – а может быть, нам в НАТО вступить. После чего НАТО впала в ступор и через некоторое время ответило, что мы не рассматриваем вопрос такого масштабного расширения.
Если раньше идентичность «русского мира» выводили из Киева, через князя Владимира, через крещение Руси, то сегодня все больше акцент смещается в сторону Херсонеса
Это все продолжалось до первого украинского Майдана, потому что тогда Владимир Путин воспринял это все, как спецоперацию Запада. И после это продолжалось до 2007-го года, когда прозвучала «мюнхенская речь» Владимира Путина, общее содержание которой было очень простое: мы вас хотели, вы нас не хотите, ах, раз вы нас не хотите, и все время держите нас в дипломатических сенях, не пуская за стол вместе с мировым политбюро вершить судьбы мира, тогда мы еще посмотрим, кому от этого хуже будет.
Потом была война в Грузии – 2008-ый год, потом протесты на Болотной площади, которые российская власть восприняла, как попытку внешних игроков раскачать внутреннюю стабильность. Далее, как ответ, был «закон об иностранных агентах», «закон Димы Яковлева», запрещающий иностранные усыновления, «дело Магнитского», «списки Магнитского», и в конечном счете это все вырулило на 2014-ый год, на аннексию Крыма, которая очень фундаментально изменило роль и место России в мировой расстановке сил.
Крым оказался для России очень токсичным, потому что, если ты изначально совершаешь преступление в рамках дипломатических процедур, то для того, чтобы чувствовать себя правым, тебе нужно говорить, что все остальные ошибаются, а ты на стороне добра и света. И любопытную вещь отметил российский публицист Александр Морозов, который сейчас живет в Праге. Он говорит, что на российских телеканалах, когда в преддверии 9 мая обсуждается история Второй мировой войны, 1941-ый, 1939-ый год, то в 2017-м году очень много политологов, аффилированных с Кремлем, но не являющимися его официальными спикерами, начали произносить следующую мысль: Польша сама виновата, требования Германии в 1939-м году не были запредельными, и, если бы Польша эти «разумные» требования приняла, никакой бы Второй мировой не было.
В 2002-м или 2003-м Владимир Путин выходил с идеей – а может быть, нам в НАТО вступить
Сергей Стуканов: То есть по сути Россия вернулась к имперской повестке. И Владислав Сурков в своей статье назвал Россию полукровкой, которая на самом деле стремилась долгое время на Запад, прийти туда не смогла, далее он вспоминает, что было несколько столетий, когда Россия стремилась на Восток, но и там она не стала своей. И получается, что Россия – огромнейшая страна на евразийском континенте, но она не может себя найти ни на Западе, ни на Востоке.
Павел Казарин: Во-первых, текст Владислава Суркова довольно дилетантский, хотя бы потому что нет никакого единого Востока. Саудовская Аравия и Япония – это очень разные Востоки, Узбекистан и Южная Корея – это очень разные Востоки.
Текст Владислава Суркова должен зафиксировать какой-то посткрымский статус-кво, в котором оказалась Россия. Она нарушила все мировые правила, аннексировав Крым, и выпав из этих мировых правил поведения, вынуждена сегодня оправдывать и формировать для себя ту нишу, в которой она будет находится в гордом одиночестве. Для того, чтобы облечь это в красивую форму, и появляется текст Владислава Суркова, а суть очень простая: мы выпали из международных правил поведения в силу каких-то своих амбиций, иллюзий в марте 2014-го года, аннексировав украинский полуостров, поэтому мы сегодня являемся Enfant terrible для многих стан как на Востоке, так и на Западе. Это просто попытки оправдать аннексию Крыма, это попытки оправдать разлом всех международных правил поведения.
И этот тренд на изоляцию России и дальше буде увеличиваться, у современной России есть достаточно большое количество ресурсов для того, чтобы ее политическое руководство продолжало оставаться в иллюзии, что они могут в российском Чучхе с опорой на собственные ресурсы оставаться довольно долго. Даже последние санкции, введенные против Вексельберга и Дерипаски – это санкции, введенные против алюминиевого экспорта. И в этом смысле Запад их вводит для себя достаточно безболезненно, потому что российскую квоту легко перекроют американские или европейские поставщики. А до тех пор, пока не введены квоты на российские нефть и газ, санкций в отношение нефтедобывающих и нефтетранспортных компаний не будет, и у российской власти есть полное ощущение, что мы пересидим всех на берегу реки, и еще посмотрим, как ваши трупы будут на волнах качаться.
Россия одна через запятую в долгом списке всяких Иранов, Севереных Корей и прочих каких-то изгоев
Сергей Стуканов: Как бы вы описали современную идею Российской Федерации? Очевидно, она остается в имперской матрице, в чем ее идея?
Павел Казарин: Я думаю, что ее идея в том, что мы – страна традиционных ценностей, которая слыхом не слыхивала обо всем, что происходило в мире после Парижских студенческих волнений 1968-го года. То есть мы – островок традиционного, мы такой Ноев ковчег в этом либеральном океане, где живут страшные животные с длинными щупальцами, которые каждого человека пытаются лишить его гендерной или расовой идентичности. А мы – Ноев ковчег, идите к нам, вы с нами спасетесь. Но проблема в том, что это описание не соответствует реальности. Потому что в этом смысле Россия одна через запятую в долгом списке всяких Иранов, Севереных Корей и прочих каких-то изгоев. Поэтому они могут придумать себе какие-то красивые образы про полукровку, а реальность очень проста: если что-то выглядит, как кошка, двигается, как кошка, мяукает, как кошка, то, скорее всего, это кошка и есть. А если кто-то выглядит, как оккупант, ведет себя, как Муссолини, пытается жить по правилам XIX века в XXI веке, то, скорее, всего это государство, политические элиты которого абсолютно не соответствуют уровню вызовов, которые перед ним стоит.
Полную версию разговора можно прослушать в прикрепленном звуковом файле.