«Громадське радио»
Маси Найем, демобилизованный военный ВСУ, юрист, рассказывает о службе на промзоне и возвращении к мирной жизни.
Ирина Сампан: Вы были в АТО, в частности в Авдеевской промзоне. Часто в личных разговорах вы говорили, что армия изменила вас и ваше восприятие этого мира. Что вы имели в виду? Как армия изменила вас?
Маси Найем: Когда я жаловался раньше на то, что что-то было не так, как я хотел, может быть я не был достаточно хорошим юристом до армии или не хватало времени, например, чтобы съездить к родителям, или что-то почитать, или просто погулять по улице. До армии мне это все казалось вопросами, которые невозможно решить. Времени не хватало, потому что не было приоритетов, не было ощущения того, что это все на самом деле может исчезнуть. После 15 месяцев в армии я подумал, что эти 15 месяцев я мог бы заниматься каким-то другим делом, каким я бы хотел. Я же смог вложить в историю Украины 15 месяцев своей жизни. Наверное, я мог бы так же 15 месяцев вложить в любимое дело, заниматься тем, чем я хочу, помимо работы. После армии я построил другие приоритеты. Я, по сути, получил жизнь взаймы, потому что могло случиться все, что угодно. Этого не случилось и, в принципе, можно жить чуть-чуть спокойнее, чуть-чуть медленнее, но главное — успевать жить.
Ирина Сампан: Мы знаем, что у нас уже контрактная армия, приходят новые люди, которые, во-первых, не научены (эти месяцы обучения, по сути, ничего не дают), даже инструкторы в центрах подготовки думают, что боец придет в АТО, и командир его всему научит. Мне озвучили проблему, что сейчас в армии нету такого, как было раньше, морального слома и подчинения, и командиры сталкиваются с тем, что бойцы приходят неуправляемые, потому что у них высокий уровень свободы. Как это было у вас? И насколько правильно наличие такого уровня свободы и неподчинения?
Маси Найем: Когда-то я работал с партнером по работе Юлией Солонец. Когда я был в армии мне пришлось на несколько недель приехать в Киев. Когда я пришел в офис к себе, там уже были другие ребята-юристы, и в какой-то момент, когда я попросил что-то сделать, они сделали то ли не так быстро, то ли некачественно, и кто-то даже начал спорить. Моя партнерша тогда мне тогда сказала очень важную вещь: «Перед ними нужно завоевать авторитет».
Я сначала взбесился: «Это моя компания, почему я должен завоевывать авторитет?» — а потом понял, что на самом деле так и есть, и в армии тоже самое.
Мы не были в армии, мы гражданские люди, у нас другая система ценностей. Я понимаю, был бы командиром мой отец, я бы его беспрекословно слушался, потому что у него есть авторитет, и каждый день он подтверждает его своими действиями и справедливыми выводами, даже в том, как он общается с женой, детьми и своими подчиненными.
Что происходит в армии? Ты приходишь и видишь человека, который, возможно, мог как-то нехорошо общаться с женой. Мы это слышим, потому что зачастую живем в общежитии рядом друг с другом. Когда ты видишь такого командира, ты задаешь себе вопрос: «Это для меня авторитет? Почему я должен его слушать? Потому что мы на войне, и они, наверное, знают лучше, чем я?» И в этот момент ты понимаешь, что нужно, наверное, выключать свободу на какой-то период времени, но в голове всегда оставалась недопонимание самого себя. Я всегда задавал себе вопрос: «Почему я должен подчинятся? Не ломает ли это меня и мои принципы?» То есть я бы не хотел подчиниться этому человеку, если я его не уважаю. Мне кажется, со временем человек понимал, что может быть конфликт, исключительно потому что люди не уважают его, и ему приходится завоевывать свой авторитет, поэтому они меняются в лучшую сторону.
Ирина Сампан: Вот этот моральный слом, который раньше был в армии, дедовщина, унижение, мнение, что солдат должен пройти эту школу и понять это подчинение — это правильно или нет? Или сейчас иерархия в армии должна строится на каких-то других принципах?
Маси Найем: Я думаю, это абсолютно неправильно. Содержание там, где есть такие формы — абсолютно нулевое. Подчинение и дедовщина — оно только о самореализации того или иного индивидуума в военной системе, больше это не имеет никакой смысловой нагрузки. Это искусство подчинения, с одной стороны, мы сами в себе это должны воспитывать, когда мы на войне, но, с другой стороны, военные должны становится лучше, понимать, что это уже не те времена, так не получится.
Анастасия Багалика: Многие люди, которые прошли через АТО для себя отмечают, что после опыта боевых действий стали более конфликтными и нетерпимыми в мирной жизни к предательству, коррупции, обману, к таким ситуациям, которые до этого всего были для нас, если не нормой, то чем-то таким, с чем мы молча соглашались и закрывали глаза. Вы для себя тоже такие вещи отмечаете или у вас такого не произошло?
Маси Найем: Да на самом деле такое есть. Но, во-первых, наш отец как-то так нас воспитывал, что у нас была нулевая толерантность к любым несправедливостям, и коррупции, в том числе. Я не чувствую, что я стал более агрессивным, скорее, я стал даже более мудрее в пане того, что могу оценить ситуацию и понять первопричину, почему это происходит. Война научила тому, что эмоции на самом деле очень сильно мешают, особенно во время анализа действий наших политиков. Я стал нетерпеливым к бездействию по отношению к коррупции.
Когда тот же самый генпрокурор Юрий Луценко 6 лет назад был одним, а сейчас другой, и абсолютно не видит каких-то коррупционных моментов, то, я понимаю, что проблема в первопричине, которая не в нем, а в ментальной истории нашей страны, которая возрастила этого человека. Он был жертвой и все прекрасно понимал, но, когда он попал во власть, все эти комплексы вышли наверх.
Чрезмерная эмоциональность ломает представление о бывших военных. На самом деле я знаю многих людей, которые вышли с передовой и стали оценивать эту ситуацию по-другому. Я думаю, что шаблонно говорить, что они стали более нервными, это вряд ли. Было время обсудить, подумать, пообщаться с ребятами, чтобы понимать реальную суть вещей. Я думаю, что рано или поздно это приведет к тому, что воровать будет сложнее.
Ирина Сампан: Сейчас изменились правила работы журналистов на передовой на нулевых позициях. И вы даже читали лекцию на семинаре для военных журналистов. Что было на той лекции? И как примирить эти две силы: военных и журналистов?
Маси Найем: Я думаю, что изначально журналистам нужно объединиться, потому что у нас в народе вообще есть проблема с объединением. Если журналисты покажут это первыми — это будет очень здорово.
Мне кажется, что военная сфера очень консервативная. Попробовать объяснить военному, что журналисты очень нужны — безумно сложно. Но то, что журналисты там очень нужны — это факт. Это говорит об отношении в принципе политики государства по отношению к журналистам.
Например, когда начиналась война в Ираке, насколько я знаю, в Белом доме, создали специальную группу, которая принимала решение: пускать журналистов на передовою линию или нет. Они приняли решения пустить, потому что, если не журналисты заполнят свою нишу, ее заполнит кто-то другой, и будет ли это правдой, а не пропагандой — это очень большой вопрос.
Мне кажется, что примирить военных и журналистов должна государственная политика, хотя бы по отношению к журналистам, что мы не пропагандисты, мы занимаемся исключительно демонстрацией фактов, которые там происходят, потому что в отличие от России мы можем показать правду.
Я думаю, что, если бы журналисты собрались, это было бы очень хорошо. В информационном пространстве это сливки общества, которые должны объединять народ в плане борьбы за правду, и чтобы Европейский Союз или США знали больше о том, что здесь происходит, чтобы они не просто сочувствовали, а понимали, что это может прийти к ним домой. Журналисты это могут сделать, у них есть огромный инструмент для этого — публичность.
Когда журналисты говорят, что что-то не получается, что им кто-то или что-то мешает, я думаю, что это локальный вопрос, который может объяснить какую-то системную проблему в военной сфере, и чтобы ее решить, нужно все-таки объединиться. Это самое важное, мне кажется.
Ирина Сампан: На курсах Минобороны я не увидела, что формируется какой-то цех военных журналистов, это я увидела только на полигоне, когда от гранат вместе падали в снег, перематывали друг друга и так далее. Но все же этот диалог не складывается.
Маси Найем: Мне кажется, что очень сильно на это влияет редакционная политика.
Ирина Сампан: Конечно, это конкуренция, и она ощущалась, но, к сожалению, связи между военными журналистами пока нет.
Маси Найем: Потому что они, наверное, не все понимают цель, зачем они это делают. Если у людей разные цели — всегда будет конфликт. Если журналисты поймут, что они делают свою работу как минимум ради того, чтобы эта война остановилась, ради правды, которая есть на войне, это будет хорошо. Это огромный пласт жизни, там происходят изменения, которые повлияют на всю историю Украины, будут десятилетия, если не столетия последствий от этой войны. Именно это журналисты и должны показывать. Это конкуренция она лишь из-за отсутствия общих целей.
Ирина Сампан: А есть ли цех ветеранов АТО?
Маси Найем: Честно говоря, я не знаю. Конечно же, у нас между собой есть связь. Это проблема не только военных, а проблема, мне кажется, всей нашей нации — мы не можем объединяться, не умеем этого делать. Мы объединяемся по батальонам, по домам, по соседству, по профессии, но, не в целом как нация. У нас нету политики объединения нации, потому что когда мы разъединены, тогда власти проще. Мы должны этому научится.