Волонтерка Анна Мокроусова займається обмінами цивільних, які перебувають у полоні бойовиків уже понад рік. За цей час з її власного списку полонених удалося звільнити понад півтисячі людей. Анна розповідає про те, яким має бути алгоритм дій родичів і друзів у разі, якщо близька людина потрапила в полон бойовиків як на підконтрольних Україні територіях, так і на тимчасово окупованих.
Ми спілкуємося з волонтеркою Анною Мокроусовою. Це буде розмова про цивільних заручників, які перебувають у полоні бойовиків. Про те, як контактувати з цими людьми та як їм можна допомогти, окрім як звільнити. Анно, як довго ви у темі цивільних заручників? Скільки людей пройшло через ваші руки за цей час?
– Я занимаюсь этим вопросами с мая 2014 года. С тех пор, как сама побывала у них. Через меня прошло 550 гражданських заложников. На данный момент из них 230 – это люди, которые числяться как пропавшие без вести. Порядка 60-70 идут как заложники. То есть, это те, которых подтверждают боевики, есть какая-то от них связь с родными и так далее. Это цифры только по гражданським.
– Чому така нескоординованість існує у цифрах? Людина може бути як офіційно визнаним заручником, зниклим безвісти, так і не мати жодного статусу. З чим це пов’язано і як добитися потраплянь у списки заручників?
– Это очень условный вопрос. Надо понимать, что пропавший без вести – это не тот статус, который был раньше, когда требовалось семь лет, чтобы о человеке не было вестей и так далее. Это очень условно сейчас. Мы не были готовы к военным действиям, у нас не было плана, что делать, когда наши граждане попадают в плен. Сейчас пропавшие без вести и заложники – это условная грань. Когда тех людей, о которых давно нет вестей, мы считаем пропавшими без вести; тех, которые как-то выходят на связь или боевики подтверждают, что они у них, мы считаем заложниками. Тем не менее, фактически всех пропавших без вести мы все-таки считаем заложниками, мы надеемся на это и ждем их высвобождения.
Те люди, которые проходят через меня, это не просто люди, с которыми пропала связь. Те пропавшие без вести, которые у нас в базе, это те люди, которых взяли в плен, люди в военной форме и дальше их судьба неизвестна. Это касается только того, когда были похищения вооруженными людьми, когда есть какие-то мотивы. То есть фактически всех, пропавших без вести, мы считаем заложниками, пока они не будут отпущены или найдены.
– Наскільки охоче бойовики ідуть на контакт у плані підтвердження, що людина знаходиться у них? Мова навіть не про обмін, а про підтвердження і зв’язок з рідними.
– Они не идут на контакт. Сложно объяснить почему. Эти 60 человек, которые они подтверждают, это скорее чудо. Официальная позиция, что заложников у них нет. Тем не менее, люди продолжают пропадать и их продолжают отпускать и, к сожалению, некоторых продолжают выкупать. Кто-то находиться погибшим.
Отвечая на прошлый вопрос, насколько важно, чтобы человек считался заложником или без статуса. Это важно для родственников, которые считают, что если человек заложник, то его включат в списки на обмен, если человек, пропавший без вести, то его никто не будут искать, если у него нет статуса, то его никто не ищет. Это не так. Сейчас действительно в этих статусах есть неразбериха, потому что за год мы еще не наладили работу между всеми ведомствами. Но все люди, о которых есть заявления, все люди, которые пропавшие без вести, заложники и так далее – они все вмести включаются в списки про обмен. Это больше разница для нас, потому что если мы знаем, что человек заложник, то тогда проще обращаться в международные организации и проще передавать информацию, вести переговоры. Именно поэту мы пытаемся пропавших без вести перевести в статус заложников. Большой разницы здесь нет, но скорее здесь важно, чтобы человек был в списке, чтобы было заявления о его пропажи.
– Іриною Геращенко була озвучена інформація про те, що у полоні бойовиків перебуває 270 людей. Йдеться і про військових і про цивільних.
– Как утверждают наши государственные службы, они не делят на гражданских и на военных. Это их позиция, но здесь мы не совсем с ними согласны. У нас иногда бывает больше обратной связи, поэтому у нас могут быть более корректные данные. Но скорее это отдельные случаи. Моя личная позиция – все пропавшие без вести, пока нет подтверждения того, что они погибли, – заложники. Если говорить с этой позиции, то эта цифра гораздо больше. Только в моей базе по гражданским людям, которые лично ко мне обратились, приблизительно такая же цифра или больше. Если говорить еще о военных, эта цифра будет в несколько раз больше. Насколько я знаю, в базе Геннадия Щербака, это человек, который занимается военными организациями «Мирный берег» от 300 заложников и где-то столько же пропавших без вести.
– Зараз ми не говоримо про обмін, а про ту стадію, коли людина перебуває у полоні. Як можна допомогти, передати їжу, речі, ліки, одяг. Чи є якась гарантія, що людина там не помре від холоду та голоду?
– Я немного расскажу, что делать родственникам людей, которые похищенны боевиками. Если эти люди находиться на оккупированной территории, им нужно идти подавать заявления в органы местных властей. Органы «ЛНР» и «ДНР». Здесь нужно приходить не с позиции правового государства, а с позиции того, что вы просите их сделать вам одолжения. Там есть люди, готовые откликнуться, но не с позиции власти. Нужно искать людей, которые помогут решению вашей проблемы. Лучше, когда туда обращаются матери, жены и так далее. Нужно приходить туда каждый день. Почти в каждом отделении милиции есть свои штабы. Приходить, писать заявления, просить. Эли сегодня им сказали, что эго там нет, это не значит, что его там нет, а что нужно продолжать искать. И наверное для гражданских пленных это самое важное, чтобы искали именно родные. Когда мы говорим об обменам, то это уже на уровне государства.
Первое, что мы делаем, это родственники должны искать его там. Второе, если близкие/родные на территории Украины, то нужно подать заявления в милицию, связаться с СБУ – Центром освобождения пленных. Эти важно. Тут тоже есть свои нюансы. Нужно понимать, что когда человек будет найден, нужно прийти и сказать, чтобы его больше не искали. Потому что все заявки мы подаем на обмен. У боевиков нет соответственной структуры, даже если они о вас забыли, то могут вспомнить и начать искать ваших близких.
Подавать в наши органы власти важно, это возможность для Украины знать, кто там. Также важно обратится к волонтерам. Мы не ограничены, как государство. У нас больше связей и нет регламента, что мы можем делать, а чего не можем. Волонтеры могут помочь с выездом. С помощью государства удавалось вывозить людей после плена даже без документов. Это единичные, особенные случаи и они проходят с координацией СБУ, но такие варианты есть. Для гражданских пленных нет государственной программы оказания медицинской, психологичной помощи, поэтому если люди обращаются к волонтером, то они могут помощь, что бы была оказана эта помощь. Мы сотрудничаем со всеми переговорщиками, со СБУ, международными организациями.
Что еще очень важно для родственников, повторюсь: искать его на той территории, если нашли его там, то просить передавать передачи. Если есть какие-то проблемы со здоровьем, то нужно обращаться в Комитет Красного Креста, если нет, то тоже нужно обращаться. У них есть полномочия. У мандате прописано, что они могут запрашивать разрешения на посещения мест несвободы. Особенно если есть проблемы со здоровьем, они могут добиться, чтобы передать какие-то лекарства. Это микро-шажки, которые нужно сделать.
Что касается обращения в прессу, это зависит от ситуации. Были этапы, когда это помогало, были этапы, когда это вредило людям. Сейчас как таковой разницы нет.
– Чи існують якісь критерії, за якими людина може зрозуміти, що вона в небезпеці і може потрапити у полон, якщо вона просто живе на окупованих територіях? Серед цивільних є якась категорія, з якими в полоні найгірше поводяться?
– Последнее время, надо признать, что гражданских заложников стало гораздо меньше. Раньше никто не был от этого застрахован. Много было по наводкам, сведения личных счетов, посещения предпринимателей. То сейчас меньше. Последнее похищения это были или родственники военных, либо люди с проукраинской позицией, которые возвращались домой. По сути, если у вас в соцсетях есть какие-то украинские символы, и вы открыто выражаете поддержку Украине, то да, вы можете попасть в плен.
Я думаю, давать рекомендации для людей, которые уже год прожили на оккупированной территории, что нельзя фотографировать блокпосты, военных и так далее, – это все знают. К сожалению, все равно попадаются люди, которые фотографируют и они попадают в плен. Если вас взяли с фотографиями и контактами каких-то украинских активистов, это нехорошо. К таким людям хуже всего относятся.
Что еще касается родных. Они должны понимать, что когда близкие попадают в плен, вы не всегда знают что делать. Начинают их искать, это не дает никаких результатов и они впадают в отчаяния, что они никому не нужны. Здесь мне бы хотелось сказать, что это не так, и что есть очень много волонтеров, организаций, которые занимаются и военными пленными, и гражданскими, и поддерживают родственников людей, которые попали в плен. Это отдельная категория людей, которых нужно поддерживать. Есть огромное количество волонтеров, которые готовые поддержать материально. Ни одно обращения не оказывается забытым. Мы продолжаем искать людей, как заложников. В моей практике, есть ситуации, когда те, которые по 6-7 месяцев считались пропавшими, выходили из плена.
Це булп розмова з волонтеркою Анною Мокроусовою. Запис зроблений у рамках проекту «Права людини».
Анастасія Багаліка для Громадського радіо
З дозволу Анни ми публікуємо її номер телефону, за яким рідні полонених мож звернутися по допомогу: 050 657 20 89
