Люди на Донбассе протестуют против непонятого, — Алевтина Кахидзе

Об этом Алевтина Кахидзе заявила в эфире  Громадського радіо. Художница уверена, что большое количество клише и мифов о Майдане спровоцировали массовые вооруженные протесты на Востоке.

«Я вообще так думаю: то, что случилось на Майдане многим жителям Востока вообще представить невозможно. И, по сути, это протест против того опыта, который непонятен. И это страшно всегда», — уверена Алевтина Кахидзе.

 — Я могу говорить, что происходит между мной и моей матерью. Потому что моя мама живет там (в Ждановке на Донбассе — ред.). И у меня есть колоссальное количество мыслей, что есть где-то моя вина, надо было больше бывать дома, больше видеться с одноклассниками, говорить…

Вот такие у меня мысли, поскольку то, что сейчас происходит в Донецкой области — это в первую очередь факт колоссального недопонимания, что случилось в Киеве за 4 месяца. Это я говорю абсолютно точно, я в этом уверена.

Я была в Ждановке с 1 по 7 декабря, и тогда я еще не поняла для себя, что на те вопросы, которые мне задавали все, кого я там знаю, в библиотеку я ходила к своим друзьям, с мамой говорила, с соседями говорила.

Они мне все говорили: разве можно бросать камни в милиционеров? И, если честно, я тогда не понимала, что нужно было сказать: нельзя. Нельзя бросать камни в милиционеров. И вот с этой точки можно было разговаривать. И, в принципе, в конце марта, когда я виделась с матерью, я придумала для себя, что нужно именно так говорить, что нельзя бросать камни в милиционеров, и потом можно было вести разговор.

И, в принципе в конце марта, когда мы виделись с моей мамой, мы, наверное, часов за 5, а, может даже 6, мы немного продвинулись. Если быть честной.

Я помню еще один вопрос, который она мне задала и я на ходу придумала ответ. И вопрос был такой: ну, разве можно было такое с таким прекрасным городом сделать? Речь шла, конечно, о Майдане. И тогда я ей сказала: знаешь, мама, наконец-то в столице, в самом центре что-то появилось такое, что напоминает мне Ждановку.

Потому что, если быть честной, то такие места, я не могу сказать, с разобранной тротуарной плиткой, но просто такие провалины — их очень много. И обгоревших зданий, и разрушенных частично.

Я думаю, что этот кусок пропущенный — недосказанности, недопонимания, между, скажем так, Киевом и Ждановкой или Донецкой областью я не знаю, почему так случилось. Я сейчас вспоминаю все аргументации, которые я слышала, я уже таким обратным числом пытаюсь самой себе ответить на эти вопросы – что я просто не успела придумать или сказать

 Потому что по сути — это, наверное, та наука, которую я должна была или познать, или может быть я никогда не смогу. Как можно вести разговор в такой сложнейшей ситуации?

И самое большое для меня было просто откровение — это разговор в конце марта, это просто потрясающе, когда собственная мать не верит тебе. Или мать не верит ребенку. Ребенку, который видел. Как, например, сложно было пробираться через клише.

Например, одной из таких самых странных и страшных, мне даже неудобно про это говорить, но это правда, – в чае были наркотики. Я просто достаю свой мобильный телефон, показываю – я стою на Майдане, но не с чаем, а суп с гречкой. На что твоя собственная мать говорит тебе: сколько стаканов ты выпила?

Потом второе клише, которое было, это все были люди, которые стояли за деньги. Ты говоришь: я-то тоже там была, не было никаких денег точно. На это тоже у нее был приготовлен ответ, что я просто не разобралась по моей такой «бессеребрености», такого качества моего.

Но смысл в том, что опять же — как эти мифы появились? Наверное, я не обладаю информацией для того, чтобы их объяснить, но я рассказываю про их следствие. И, по сути, самый страшный третий миф – он просто чудовищный — я не знаю, кто ответственен за эту ситуацию, но стали говорить, что все надбавки, еще что-то там, что могли получать шахтеры в Донецкой области, какие-то там 15% на «відбудову» Майдана.

Понятно, что все эти три вещи были направлены на то, чтобы дискредитировать то, что происходило на Майдане, и по сути, любопытно, что эти три вещи они в какой-то степени объединили всех против, скажем, ну, я даже, наверное, скажу это слово — против киевской, такой им непонятной, новой власти.

Она каждый день на огород ходит мимо блок-поста. Я ее спрашиваю, боится ли она? Ее ответ: нет. Чего мне бояться, говорит она, если мой сосед там?

Я думаю, это протест, но знаете, против чего? Против непонимания. Я вообще так думаю: то, что случилось на Майдане — это вообще представить невозможно. Если мы говорим о воображении, этот способ, который есть вообще-то людей, воображение – это следствие памяти.

Если у тебя что-то в памяти происходило подобное, есть пример какой-то самоорганизации, что-то делал вместе с кем-то, ты верил в что-то и добивался чего-то, или пробовал, разочаровывался, это все как-то закладывается в твоей памяти и, в принципе, из картинок памяти ты можешь вообразить, что это возможно.

Мы теперь можем вообразить, что, скажем, в Египте могло происходить. Мы можем вообразить. Опять же люди которые участвовали в Майдане 2004 года, даже если не приезжали на этот Майдан, они тоже могли отчасти вообразить.

Но выходит, что если они, например, из Ждановки никогда не испытывали ничего подобного, у них не было этих опытов, а я думаю — не было, вообразить невозможно. И поэтому включаются все эти механизмы: «стоять за деньги». Кстати, вот вопрос: моя мать долго не могла понять, что Майдана два.

Там же очень много людей из Ждановки, им предлагали деньги и они ехали сюда. Когда мы с ней разговаривали, она мне говорит: Аля, ну, я сама знаю, что предлагали тому, тому, тому деньги. Я говорю: а куда этот человек поехал? И вот мы с ней в телефонном разговоре, мы выясняем, что их два. И она мне говорит: ну, ты мне хоть сказала, что их два.

Значит, вообразить, что кто-то кому-то может заплатить деньги, и кто-то куда-то поедет — это можно вообразить.

То есть, по сути, протест против непонятного.

И еще такой момент. В Ждановке очень тяжелая жизнь, и приехать на Майдан — это нужно какой-то кусок времени взять, а это, по сути, тоже деньги. Ну, как ты можешь отказаться от каких-то там своих важных дел, которые можно перечислить в какие-то деньги, как иначе? Или вообще иметь какую-то сумму, которую ты в любом случае должен инвестировать — свою собственную, чтобы на протяжении какого-то времени находиться в другом месте.

И, по сути, это протест против того опыта, который непонятен. И это страшно всегда.