«Мы фашистов разбили, что нам радиация»: как в СССР врали о Чернобыле

Это первое сообщение о Чернобыльской аварии по советскому телевидению:

Меня зовут Евгений Савватеев, это седьмой эпизод подкаста «Диктор зло». В этом раз поговорим о, пожалуй, самой большой информационной катастрофе 20-го века.

Мне помогут спортивный журналист Валентин Щербачёв, который во время футбольного матча первым в СССР сообщил о катастрофе на ЧАЭС.

«Я тогда уже старался ловить, знаете, приемничек настроишь и слушаешь радиостанции „вражеские“, как тогда говорили. Вот там была объективная информация, там было более четко», — говорит Валентин Щербачёв.

Журналист Андрей Куликов, чья газета сумела перехитрить цензуру в борьбе сообщить правду о тех днях.

«С одной стороны, неверие в то, что произошло нечто плохое, а, с другой стороны, преувеличение опасности. Да. И то, и другое — это последствие того, что информации правдивой не было», — рассказывает Андрей Куликов.

И фотожурналистка Виктория Ивлева, которая единственная в мире сделала репортаж из 4-го реактора.

«Облако то перло… …Оно не остановилось на границе Советского союза, как сделало бы идеологически правильное облако», — вспоминает Виктория Ивлева.

Правда в прямом эфире

О том, что авария на Чернобыльской АЭС — это что-то серьёзное, спортивный журналист Валентин Щербачёв узнал от знакомого.

«У меня мой товарищ, Володя Давтян, работал там инженером. Заканчивал КПИ по этому профилю. И он пешком на перекладных уже 27 апреля попал наконец в Киев. Пришел, и ближе всего на Оболонь, зашел к нам — чай, жена, пыльный, грязный — все. Говорит: „Ни в коем случае не выпускай детей“», — вспоминает Валентин Щербачёв.

Товарищ объяснил, насколько это серьезная авария.

«Мы с женой решили, что мальчишки — 10,11 лет — как их удержать? Я сам с ними в футбол выходил играть на площадке. Поэтому как-то так волнение было, но куда деваться? Ну, закрыли окна, двери. Изоляция какая? Вот он посоветовал влажные уборки делать. Радиацию мерять и до этого никто не понимал, как это все. Поэтому в таких разорванных чувствах я улетел», — добавляет он.

На следующий день Валентину Щербачёву нужно было отправляться во Францию комментировать важнейший поединок: финал Кубка Кубков. Прилетев в аэропорт, он увидел передовицы французских газет.

«Я знал, что это катастрофа страшная, но увидев карту покрытия — разлетается эта радиация по всей Европе практически, ну и нашу родную Украину укрывает. Как? Я сразу бросаюсь к телефону и хотел из аэропорта „Шарль де-Голь“ позвонить домой. Но это же „совок“. Тут же закрыто, „железный занавес“ захлопнулся. Оттуда невозможно было дозвониться, не было же мобильной связи, ничего», — рассказывает он.

Опубликовали информацию даже те издания, которые должны были бы симпатизировать СССР.

«Это спутниковые снимки, и уже, если бы это было хоть в какой-то газете… А там даже коммунистическая „L’Humanité“ напечатала это все. Если бы у нас хоть один печатный орган вышел с такой картой, я думаю, тогда бы людям сразу стало понятно, и ориентировки были бы совершенно другими», — уверен Валентин Щербачёв.

2 мая 1986-го года во второй раз в истории киевскому Динамо предстояло сыграть в финале Кубка кубков. И впервые доверили вести репортаж на весь СССР украинскому комментатору.

«Смотрело около 40 миллионов человек. Это приблизительно, это могло быть и больше, и могло быть, и зарубежные трансляции были этого матча», — вспоминает он.

Но главные слова были сказаны в прямом эфире за несколько минут до стартового свистка.

«Я начал с того, что: „Вы знаете, ни одна команда Европы ни разу еще в своей истории не выходила на финалы Еврокубков при том, что в стране, откуда эта команда, разразилась страшная катастрофа. Катастрофа, которая затрагивает всю Европу — Украину, Беларусь, часть России. Но для наших людей очень важно осознать, что это — катастрофа“…

…И когда я начал говорить, а это длилось 2,5 минуты — текст, как на телевидении и на радио — приблизительно более странички. Это я импровизировал. Шла разминка, пылал стадион, болельщики, а я говорил. И слышу в наушники, а я ведь веду прямой репортаж. И в наушниках у меня: „Что ты…? О чем…? Как ты…?“», — говорит Валентин Щербачёв.

Когда матч показывали в повторе, то эти слова Валентина Щербачёва вырезали. Эти несколько минут говорил другой комментатор.

«Сел Саркисянс и объяснил, что с комментатором нет связи. И мы начинаем этот репортаж…», — добавляет герой.

Финал киевское «Динамо» выиграло 3:0. Но команде нужно было возвращаться в Советский Союз.

В это время в СССР

Первое сообщение об аварии на Чернобыльской АЭС появилось в советских СМИ 27 апреля, через 36 часов после взрыва на четвертом реакторе.

Диктор припятской радиотрансляционной сети сообщила о сборе и временной эвакуации жителей города.

Когда 28-го числа Валентин Щербачёв в Париже читал французские газеты с картами воздушных потоков и перемещения радиоактивного облака, о Чернобыле впервые сказали по советскому телевидению. Сообщение длится 14 секунд.

29 апреля в программе «Время» прозвучали слова комментатора Александра Галкина:

«Напомню, что специализированные подразделения ведут очистку прилегающей местности от радиоактивного загрязнения. И что работа предприятий, колхозов, совхозов идёт нормально. Авария произошла. Но раздувать её размеры, как это делают некоторые буржуазные СМИ, распространяя нелепые слухи, вряд ли уместно».

«До середины мая действительно такая шла наглая ложь, успокоительная такая, знаете, жвачка», — вспоминает Валентин Щербачёв.

Сообщения западных СМИ звучали менее прилизанно, более конкретно.

«В Советском Союзе произошла ядерная авария, и Советы признали, что это произошло. Советская версия такова: поврежден один из атомных реакторов на Чернобыльской АЭС в городе Киеве», — говорилось в сообщениях.

В сюжете американского канала ABC рассказывали о том, что Швеция стала первой страной, которая рассказала миру о том, что уровень радиации существенно повысился и на то должна быть причина извне.

В это время в Киеве

Несмотря на катастрофу мирового масштаба, советские города готовились отмечать 1-е мая, день трудящихся. Журналистку Викторию Ивлеву отправили из Москвы в Киев сделать фоторепортаж о первомайской демонстрации.

«Это были такие солнечные дни, и в одном месте сидел какой-то дедушка и грелся на радиактивном солнышке. Я подошла и сказала: „Дедушка, ну что вы тут все сидите? Идите уже отсюда куда-нибудь. Идите лучше дома посидите“. И он мне сказал: „Доця, мы фашистов разбили, что нам какая-то радиация“. И мы с ним расстались», — вспоминает Виктория Ивлева.

А невидимый враг продолжал распространяться.

«Облако то перло. От этого было никуда не деться. Это было идеологически неправильное облако. Оно не становилось на границе Советского союза, как сделало бы идеологически правильное облако. Оно куда-то пошло. Не слушает ничьих приказов. Даже странно», — рассказывает журналистка.

Вопреки стараниям Кремля информацию о Чернобыле утаить было невозможно. Люди узнавали правду и она отображалась в юморе. Рассказывает Андрей Куликов.

«Именно тогда появились такие анекдоты как: „Приезжает иностранный журналист в чернобыльскую зону, встречает одиноко живущего старика и спрашивает: „Дед, а у вас радиация есть?“, а дед ему так по-украински говорит: „Есть, но только для своих“», — вспоминает Куликов.

В новостях 1 мая главная тема — это праздник трудящихся. В программе «Время» — репортаж из Москвы. В Киеве многотысячная демонстрация.

«1-го мая я была в Киеве. Без большого подозрения о том, насколько это серьезно и страшно. Меня попросили приехать поснимать 1 мая в Киеве. И я поехала. И я хорошо помню, как дворники улицу поливали. Вот это самое, что у меня в голове осталось: пустынные улицы Киева, и дворники, которые не были в каких-то специальных костюмах», — вспоминает Виктория Ивлева.

1 мая — знаменитая демонстрация, рассказывает Андрей Куликов.

«Нет, моя дочь там не была, потому что она была слишком мала, чтобы ее туда звали, но она еще была в Киеве. Конечно, до последнего момента мы откладывали эвакуацию ребенка, потому что не верили в то, что случилась большая беда. А верили больше официальным сообщениям. Но Киев тогда, конечно, был полон слухов — и это питье йода, и мокрая уборка, и форточки…

…С одной стороны, неверие в то, что произошло нечто плохое, а, с другой стороны, преувеличение опасности. Да. И то, и другое — это последствие того, что информации правдивой не было. Вот человек, у него маленькая дочь тогда была, совсем малютка, они даже суп и так далее варили только на воде, которую они получали из Москвы поездом. А для многих из нас на самом деле это имело вторичный эффект того, что появилось красное вино и другие алкогольные напитки, потому что это было время, когда еще действовал „сухой закон“ так называемый. И началось такое питье под предлогом того, что красное вино выводит из организма радионуклиды. Это передать невозможно. Как сказал один мой друг, который тогда работал в Министерстве иностранных дел, он говорит: „Пьем. Я прихожу домой, чищу зубы и возвращаюсь на работу“», — вспоминает Андрей Куликов.

Кульминация

Слухи, анекдоты, разного рода данные кочуют из квартиры в квартиру, из дома в дом, обрастая невероятными подробностями. А внятной информации от советского правительства всё нет.

14 мая, то есть спустя 20 дней после взрыва, по телевидению в программе «Время» выступил генсек СССР Михаил Горбачёв:

«Добрый вечер, товарищи. Все вы знаете, что недавно нас постигла беда. Авария на Чернобыльской атомной электростанции».

Говоря о том, что случилось в Чернобыле, он использовал слово «беда», слово «катастрофа» не звучит. Генсек озвучил статистику о погибших как при аварии, так и после лучевой болезни. В конце выступления Горбачёв уделил время и западным СМИ:

«Но нельзя оставить без внимания и политической оценки и то, как встретили событие в Чернобыле правительства, политические деятели, средства массовой информации некоторых стран НАТО, особенно США. Они развернули разнузданную антисоветскую кампанию».

«Это не походило на фронтовые сводки, а именно так оно и должно было быть. Каждый день реальный давать уровень радиации», — уверен Валентин Щербачев.

«У нас начали публиковать ежедневные показания радиационного фона. И вот один из способов. Не обязательно публиковать абсолютное значение, можно писать: „Сегодня радиационный фон уменьшился на столько-то там сотых процента, по сравнению со вчерашним“. Откуда? Ну ты понимаешь? Правда? Правда! Вот, вот — правда? Правда. А оценить эту правду никак не возможно», — расказывает Андрей Куликов.

В то время он — журналист англоязычной советской газеты «News from Ukraine». Его отдел называется отделом пропаганды.

Спортивный журналист Валентин Щербачёв говорит, что среди работников медиа информация о Чернобыле распространялась быстрее и была более точной, знали они больше, но сообщить своим аудиториям всю правду они не могли.

«Мы между собой, журналисты украинского телевидения, радио, те, кто бывали там… это уже была информация, которую не утаишь. И там уже четко атомщики и люди-дозиметристы, которые работали с нами, с группами съемочными, они же все были в этом событии. Там была правда — разброс какой, как фонит каждое дерево в этом лесу. Ты стоишь, не снимайте здесь, потому что тут пятно в 800 рентген. Вот эта информация от людей — народная информация такая. В эфир эти сюжеты выдавались, но вот тут у нас сейчас наши коллеги, вы не знаете уже, что такое цензор „Главлита“, а у нас на первом этаже в „Гостелерадио“ на Хрещатике, 26 сидели цензоры. И вычитывали каждый сценарий построчно. Поэтому не дай Боже кому-то сказать правду такую. Нет, это все нужно было или Эзоповским языком или вообще ложь», — вспоминает Валентин Щербачёв.

Люди хотели знать настоящую правду и некоторые даже выходили на акцию протеста по этому поводу.

«В то же время в Киеве состоялась первая демонстрация с требованием сказать правду о Чернобыле. Вот на нынешний Майдан Независимости, а тогда это была Площадь Октябрьской революции, вышло то ли 15, то ли 20 человек с плакатами „Скажите правду о Чернобыле“. Их разогнали, кое-кого жестоко избили, кое-кого бросили в милицейские машины, вывезли за город и там примерно в 20-ти километрах от города в чистом поле выбросили — и делай, что хочешь», — рассказывает Андрей Куликов.

Но по городу поползли слухи об акции. А на следующий день в некоторых газетах появилось сообщение от прокуратуры о том, что группа хулиганствующих элементов пыталась помешать движению общественного транспорта на Крещатике, но в результате своевременных действий милиции эти провокационные действия были прекращены.

«И тогда шеф мой тогдашний, мой главный редактор Виктор Иванович Стельмах, сказал: „Все, ребята, мы берем это, как пробный камень“. И вызвался один молодой коллега сделать материал. Он сделал материал невыдающийся. То есть по форме он был невыдающийся, по тому что Миша это сделал, это был выдающийся материал. Он весьма хитро использовал этот вариант, который понимают иногда очень упрощенно — до баланса и так далее.

То есть он взял интервью у представителя прокуратуры, который повторил слово в слово официальную версию. Он взял интервью у милиционера, который с небольшим вариациями и подробностями повторил официальную версию. Он взял интервью у участника демонстрации, которого избили, и главное — он взял интервью у случайного свидетеля, который не побоялся об этом рассказать», — перечисляет Андрей Куликов.

А потом начинается самое интересное. Чтобы газета пошла в печать, она должна пройти цензуру.

«„Прекрасно“, — говорят нам — „Мы готовы подписать этот материал, но если вы оттуда уберете показания свидетеля и показания того, кто утверждает, что его избили“. Это реально. Это вот так реально. Шеф говорит: „Нет, мы этого делать не будем, мы настаиваем на том, чтобы… хорошо, мы можем поменять порядок, в котором они высказываются, но все содержание останется то же самое“. — „Нет, убирайте“», — вспоминает он.

Редакция идет на принцип, но и цензура тоже. Около двух недель газета лежит в типографии. А потом главному редактору приходит на ум удачная мысль.

«И он звонит в цензуру и говорит: „Слушайте, складывается скандальная ситуация. Ведь наши подписчики в Канаде, Штатах, Великобритании платят валюту, которая идет в доход государства за нашу газету. И если они еще в течение недели не получат этот номер, то они будут выставлять счета. И как вы думаете, это на нас упадет или вам придется отвечать за нанесенный государством ущерб?“», — добавляет Андрей Куликов.

И этот блеф сработал, цензура поставила штамп, газета вышла в печать со знаковым материалом.

После Чернобыля

Валентин Щербачёв говорит, что его футбольный репортаж повлиял на решения некоторых людей эвакуировать близких.

«После того, как прошел репортаж, ребятам удалось связаться со своими семьями, буквально на следующий день. Мы уже приехали в Париж, автобусом привезли, и уже два дня до самолета можно было связаться по телефону, и ребята знали и тоже передавали своим… Скажем, Олег Блохин Ирине сказал тогда, своей первой жене: „Убрать Иришку из Киева“. Так поступили и те ребята, у которых были дети уже на тот момент. Все разъехались. Ну, связь появилась, значит, тоже сработал этот репортаж», — рассказывает журналист.

Эта история, конечно же, отразилась на телевизионной карьере Валентина Щербачёва.

«Вышло немножко боком мне, отобран был паспорт заграничный, и я должен был ехать на Чемпионат Мира в Мексику, ну не поехал. Но зато я картинку комментировал в матче и весь чемпионат посмотрел. Вызван был на „ковер“ на Пятницкую, Сергей Георгиевич Лапин — это небольшого роста человек. Умница, я вам скажу, один из лучших пропагандистов, лидеров, председатель гостелерадио был, и Брежнева кабинет дверь открывал ногой, как говорят очень влиятельный. Он мне говорит: „Сынок, у нас же нет украинских спортсменов и футболистов“. А я говорю: „Как это нет? Я вот в школе изучал, что у нас 15 равноценных, равноправных, что если Киев — столица Украины, то это украинский клуб…“.

„Ну, если ты не понимаешь ничего, то сдай паспорт тут на Пятницкой и будешь „офтьюб“ никаких там… Поедут Озеров, Маслаченко, Перетулин туда». Я сказал, что это меня не удивляет, они всегда ездят… Он сказал: «Не наглей, парень, иди сдавай». Запрета на профессию не было, но…», — вспоминает журналист.

Газета, в которой работал Андрей Куликов, стала одной из самых прогрессивных, которые можно было купить в Киеве.

«Через какое-то время мы, на самом деле, превратились в самую информационную газету Украины, но нам помогало то, что мы выходили на английском языке, и у нас был весьма ограниченный круг читателей в Украине. Хотя именно тогда, когда мы еще (я серьезно тебе говорю) шли впереди украиноязычной и русскоязычной прессы, и у нас в Киеве создался тогда довольно неплохой круг читателей», — подытоживает Андрей Куликов.

Спустя четыре года после катастрофы Виктория Ивлева снимала внутри 4-го реактора. Она говорит, что была единственной среди фотографов, кому это удалось сделать.

«Когда ты внутри, то уже не страшно. Страшно, когда ты потом: боже мой, ты думаешь я была внутри это было со мной…

…Ты понимаешь, что нужно слушать людей, с которыми ты идешь. Что нужно максимально быть ответственной: слушать людей которые тебе говорят, „одевай вот так, как бы тебе не было неудобно“. Иначе если ты не оденешь этот костюм, тебе не жить. А вот здесь стой, а вот здесь сюда шаг не делай потому что там где-то там куда ты хочешь высунуться 2000 рентген…

…Я поняла, что я не хочу жить на планете, я не хочу жить в цивилизации, от которой вот такое вот может остаться. Такое у меня было ощущение, что я попала на то, что будет в конце нашей цивилизации, и во что может превратиться планета.

Я поняла, что не хочу, чтобы планета была грудой металла искореженного. Вот это, пожалуй, было мое главное ощущение. И потом, конечно, вот это ощущение ничтожности человека перед силами природы. Хотя мы знаем, что катастрофа произошла из-за человеческой ошибки, фактора человеческого», — рассказывает она.

Виктории Ивлевой пришлось вернуться в реактор повторно, потому что первая плёнка оказалась испорченной.

«Я же 2 раз заходила. 1-й раз было засвечено и я через полтора месяца поехала во 2-й раз. От чего мои друзья крайне удивились. Они считали, что первый раз со мной погуляли и этого достаточно. Но я приехала во 2-й раз и меня уже встретили как подругу. Не просто как к девушку прекрасную которая на экскурсию пришла, а как человека который часть команды…

…Там очень тяжело было перезаряжать пленку, потому что в этих перчатках, которые нельзя снимать, это практически невозможно…

…Мои коллеги говорили другое, что это не я сама сняла, а что я это купила или что за любовь они мне дали эти кадры. Хотя все, кто участвовал знают, что это моя съемка», — добавляет журналистка.

Андрей Куликов попал в Чернобыльскую зону год спустя после аварии.

«И, опять-же, написал добросовестный такой отчет о том, что я там увидел. Он не ставил под сомнение официальную точку зрения, но к этому времени уже и официально было сказано довольно много правдивого. И что я там сделал — это, конечно, я включил туда и „Слоновью ногу“, и „Рыжий лес“, и еще что-то, о чем тогда особенно не писали. Поэтому тем репортажем я в общем доволен. Конечно, сейчас там, учитывая тот опыт, который у меня есть уже, я бы его написал по-другому, но, в принципе, за него мне не стыдно. Однако, повторяю, он еще не был полностью правдой, потому что тогда была фигура умолчания. Там не было выдумок, но там была фигура умолчания. Фигура умолчания для пропаганды тоже очень много значит.

Где-то с 1987-го года, я считаю, мы постепенно очень хорошо… кстати, переназвали отдел, в котором я работал. Он уже не назывался „Отдел пропаганды“, а — „Отдел информации“», — вспоминает Андрей Куликов.

Это был седьмой эпизод подкаста «Диктор Зло». С вами был Евгений Савватеев. В следующей серии моя коллега Евгения Гончарук расскажет о пропаганде, которая замалчивала Голодомор.

---

Оцените подкаст в своих приложениях и подпишитесь, чтобы не пропускать свежие выпуски: Apple Podcasts, Soundcloud, Google Podcasts, Spotify.

---

Над проектом также работают:

Cаунд-продюсер Алексей Нежиков

Сценарист Евгений Савватеев

Редакторка Мила Мороз

Монтажер Youtube-версий Ярослав Федоренко

Иллюстратор Александр Грехов

Аниматор Владислав Бурбела

Продюсерка Катерина Мацюпа

Креативный продюсер Кирилл Лукеренко