Помню, как задержанного активиста в 2014-м заставили встать на четвереньки и хрюкать — переселенка из Луганска

Героиня этого выпуска — представительница «Громадського сектора» луганского Евромайдана — Юлия Красильникова.

• Юлия Красильникова родилась в Свердловске, но задолго до войны переехала в Луганск. Сначала — на учебу, а после окончания вуза осталась там жить.
• Представительница «Громадського сектора», который сформировался во время луганского Евромайдана. Также участвовала в Евромайдане в Киеве.
• Осенью 2013 года работала в правозащитном центре «Поступ».
• В 2014 году присоединилась к общественной инициативе «Восток SOS», которая со временем стала благотворительным фондом. Занимала там различные должности, в настоящее время работает пиарщицей организации (на момент записи подкаста 10 декабря 2019 года — ред.).

Впервые о «Громадськом секторе» Евромайдана, в который входила Юлия Красильникова, заговорили в декабре 2014 года. Это объединение активных луганчан, которые были сторонниками Евромайдана, но, по словам Юлии, старались держать дистанцию с местными оппозиционными политиками.

«Мы не рвались плотно с ними сотрудничать. В принципе, их интересовало еженедельное вече, где они собирали свой партийный актив, махали флагами и толкали речи по листочку. А мы думали, как собирать людей каждый день, информировать, привлекать новых людей, которых могут отталкивать флаги оппозиционных партий. Таким образом, у нас сформировался костяк и мы поняли, что это некая структура, которая нуждается в планировании, продуманных совместных действиях. Так сформировался «Громадський сектор».

В начале 2014 года у луганского Евромайдана и «Громадського сектора», в частности, появились оппоненты — «Луганская гвардия».

Свои палатки представители организации разместили в сквере у здания Луганской областной государственной администрации. Рядом, возле памятника Тарасу Шевченко, собирались сторонники Евромайдана. Юлия вспоминает, что в начале между двумя условными лагерями возникали дискуссии, разговоры на повышенных тонах, но в конце концов расходились мирно.

«Было несколько ситуаций, когда ребята приходили, кричали на нас. Они были угрожающими, с палками — очень на агрессии, искры летели просто. Они говорили: вы во всем виноваты. Мы спрашивали: а какие у вас требования? Они отвечали: чтобы не было коррупции, чтобы чиновники не воровали и были честными, чтобы мы сами выбирали тех людей, которые будут управлять на уровне региона. Мы говорим: «Класс! Мы того же хотим!» В итоге сходились на том, что требования и желания у нас общие, и есть о чем договариваться, а не о чем воевать. Мы расходились на неожиданных, в каком-то смысле позитивных нотах, что мы можем продолжать переговоры. Но, было интересно, как параллельно с этими ребятами велась работа. Потому что на следующий день они снова приходили c палками, кричали то же самое и у нас было ощущение, что после нашего разговора им очистили мозг. Они как будто ничего не слышали. И мы снова договаривались примерно до того же этапа и на том же расходились. Так было несколько раз».

Сторонники Евромайдана приходили к оппонентам. Обычно их там не трогали. Но после захвата здания СБУ все изменилось.

«Мы периодически ходили на акции той стороны — посмотреть, послушать. Но я старалась сильно не ходить. У нас было определенное количество публичных людей, кто не убегал от камеры, к ним по всем вопросам обращались журналисты и “влетало” потом тоже по всем вопросам, потому что в лицо знали. Поэтому мы старались сильно не нагнетать. Я была как раз из числа людей, которые давали комментарии СМИ и, соответственно, лицо примелькалось, узнавали. Была у меня ситуация возле захваченного СБУ, когда-то же первое время я туда ходила понаблюдать, поглазеть, посмеяться, но после эпизода очень уж узнали, я поняла, что не стоит так делать».

К июню в городе не осталось журналистов центральных каналов. Они выехали из Луганска, потому что не могли должным образом выполнять свою работу. По словам некоторых представителей СМИ, боевики по-разному приглашали их на разговор, в частности, обещая эксклюзивную информацию. Но после таких звонков журналисты наоборот быстрее собирали вещи и уезжали из города.

«Костяк актива и «Громадського сектора» начали выслеживать, составлять списки, писали угрозы в соцсетях. Но это все выглядело довольно смешно и не звучало для меня как реальная угроза. Но, в какой-то момент, появился так называемый расстрельный список. Не помню, в какой момент он начал называться уже так. Но также появлялись разные списки «фашистов», «правосеков» и там мы фигурировали. Там сливалась и личная информация, включая адреса. Я так понимаю, что была и та информация, которую мы подавали: заявления, обращения, заявки на акции. Та информация, которая была там, она потом появилась в публичном пространстве».

К маю многие участники «Громадського сектора» выехали из города. Кто-то — из-за угроз, кто-то — из-за того, что не понимал, чем дальше заниматься в Луганске. Юлия же оставалась — хотела понаблюдать, как пройдут выборы президента. Когда поняла, что в Луганске их не будет, все равно решила не торопиться с отъездом. На тот момент в городе активно готовились к так называемому «референдуму» и Юлия перенесла поездку на несколько дней после его проведения.

«Решила, что все-таки хочу посмотреть на прощание, убедиться, что это кому-то здесь нужно и это поддерживают. Хотела посмотреть своими глазами, как это будет. Но произошел еще один момент, который стал для меня отправной точкой. Это был день «референдума», собственно, — 11 мая. И мы поняли, что «шариться» по участкам и дразнить своими лицами — не очень здравая идея. И мы собрались неожиданным интересным составом активистов, которые не уехали. Это была компания людей, которые таким составом никогда близко не общались и это точно была не компания друзей, грубо говоря, но единомышленников. И вот все, кто был в городе, мы собрались и уехали в усадьбу Мсциховского. Мы шли туда пешком, по степям. Это был удивительный, умиротворенный день, когда мы ходили по очень красивым местам и все были счастливые, завороженные. И мы понимали, что где-то там, в это время проходит какой-то «референдум», но, когда оглядывался на прекрасную степь вокруг, сложно было представить, что это правда. Но когда мы ехали обратно, мы ехали в автобусе и начали смотреть фейсбук и в ленте появилось видео, как одного из активистов из ультрасов задержали возле СБУ, водили на четвереньках и заставляли хрюкать. Это видео меня настолько шокировало, у меня просто все оборвалось. Я подумала, что люди такое делать не могут, и я не могу находиться в одном городе с теми созданиями, которые способны на такое».

Информации о задержании и пытках луганчанина Михаила Логвиненко почти не осталось. На Youtube соответствующее видео удалили. Коротко об этом говорится, в частности, в сюжете телеканала НТН.

Последний раз в родной Свердловск Юлия приезжала в апреле. Когда же начались боевые действия, это стало невозможным. Бывало такое, что три недели не могла дозвониться родным, из-за боевых действий там не работала мобильная связь. Юлия вспоминает интересную деталь, которую запомнила с апрельской поездки.

«Мэр договорился как-то с боевиками (там была группировка казаков) о том, что они особо ничего там не делают — он никакой такой позиции не занимает и их никуда сильно не пускает. На момент, когда я была там в апреле, там по городу висели флаги только с гербом города. Не было ни триколоров, ни оранжево-черных — ничего. Сняли государственный флаг. Не было захвата горсовета. Все было довольно мирно, спокойно и мэр там еще как-то держал ситуацию».

В Луганске Юлия Красильникова не имела собственного жилья. Ключи от последнего вернула хозяевам еще в апреле. Этот адрес уже был известен оппонентам, и в доме Юлия не чувствовала себя в безопасности.

«Ребенка я тогда отдала бабушке и самой было совсем не комфортно, с учетом того, что все адреса в паблике “гуляли”. Мы тогда жили в доме друга в центре города, но это тоже было место, которое знали абсолютно все, и в какой-то момент в мае надо было уйти и оттуда. Поскольку не было постоянного дома — я за семь лет несколько раз меняла съемное жилье, поэтому у меня не было привязки к какому-то конкретному месту и для меня всегда город был… Это были люди. Но, наверное, сейчас я не могу так говорить, потому что те люди, которые мне важны, практически все выехали. Те, кто там остались … мы не поддерживаем связь, не общаемся и я не уверена, что сможем найти общий язык. То есть я не знаю, как должны сложиться обстоятельства, чтобы наше общение восстановилось».

«Поэтому, наверное, для меня то, что осталось таким домом в Луганске, — это воспоминания. Я понимаю, как он изменился визуально, как он пострадал от боевых действий. Я понимаю, что я не найду там своих любимых улиц и тех локаций, где мне нравилось ходить ночью».

Ключей от родительского дома у Юли нет. Говорит, они всегда хранились в пределах дома. Там и остались, когда семья уехала из оккупированного города.

«У меня остались ключи от последней квартиры, где я жила. Это квартира друга. Это было как раз то последнее безопасное место, потому что все адреса уже были «запалены», а он никогда не светился на акциях, плюс этот адрес за ним никак не был зафиксирован».

Спрашиваю у Юлии, не пыталась ли она вернуть ключи хозяину?

«Там история была такая — мы жили там с еще одной подругой. Она уехала немного раньше. Она уехала на праздники, на выходные в Киев и просто не вернулась. То есть она уехала туда, чтобы выдохнуть, прийти в себя — вообще без вещей и просто не вернулась назад. Через несколько дней уехала я. Друг оставался там один. Потом в какой-то момент он исчез со связи и, когда все стали пытаться поздравить его с днем рождения, оказалось, что он на полигоне и ушел в армию».

За семь лет в Луганске Юлия Красильникова, конечно, обжилась определенным имуществом. И забрать с собой удалось минимум, поэтому и выбросить вещи, которым уже более пяти лет, трудно. Они напоминают о довоенной жизни.

«У меня до сих пор остались некоторые вещи оттуда — из любимых. Какая-то любимая рубашка, какие-то шорты — то, что до сих пор я ношу часто. Уже вроде бы и понимаешь, сколько ему лет, но никак не можешь расстаться с этой вещью».

«Я не готова вернуться туда жить, потому что у меня есть сын, он учится в школе. Я ему не пожелаю учиться у тех же преподавателей, которые сейчас там преподают историю России и «ЛНР» и поддерживают пропагандистскую риторику. Я не хочу, чтобы он каким-то образом коснулся этой темы и погружался в нее, поэтому я не рассматриваю для себя переезд туда для жизни. Если бы территория была освобождена и безопасна для меня, то я бы хотела там что-то делать: работать с населением, последствиями боевых действий, последствиями пропагандистской адской машины. Там работы на десятки лет».

Полную версию программы слушайте в аудиофайле (запись от 10 декабря 2019 года)

Підтримуйте Громадське радіо на Patreon, а також встановлюйте наш додаток:

якщо у вас Android

якщо у вас iOS