Ко мне применяли насилие, об этом стыдно говорить, но надо, — Афанасьев

Крымчанин Геннадий Афанасьев, которого удалось освободить из российской тюрьмы, в нашей студии. С ним пришли мама Ольга и адвокат Александр Попков.

Ирина Ромалийская: Как вы себя чувствуете?

Геннадий Афанасьев: На родной земле гораздо лучше. Государство позаботилось обо мне, предоставило обследование и лечение, я сейчас принимаю большое количество лекарств. Мне приходится залечивать последствия психологического стресса и последствия пыток, которые были применены ко мне в тюрьме РФ. Так как сейчас проходит курс реабилитации, то в ближайшее время я поправлюсь и смогу вступить в борьбу за каждого политзаключенного гражданина Украины.

Ирина Ромалийская: У вас серьезные диагнозы? В СМИ говорилось о заражении крови.

Геннадий Афанасьев: Точные названия моих болезней знает моя мама, которая старается меня уберечь от этой информации. Диагноз есть.

Александр Попков: И не один. У Геннадия было опасное заболевание — фурункулез, у него выскочили фурункулы, которые ему не лечили, и он сам пытался в тех условиях как-то с ними бороться: выдавливал спичкой все их содержание. Я расследовал уголовное дело, когда солдат умер от фурункулеза за 4 дня.

Когда я узнал, что у Гены такое же заболевание, только стрептококковая инфекция, а у погибшего солдата была стафилококковая, мы бросились к медикам за консультацией.

Опасность того, что в кровь попадет гной, существовала огромная. Его нужно было срочно лечить. В итоге в тюрьме ему послабили режим, отдали отобранные ранее витамины.

Ирина Ромалийская: Но заражения крови не было?

Александр Попков: Был риск, но сепсиса, к счастью, не было.

Анастасия Багалика: Вы говорили, что вам помогали российские заключенные?

Геннадий Афанасьев: Да, местные заключенные присматривали за мной, потому что 3 месяца лечения не было, на моем теле возникло много фурункулов, и большое скопление их возникло в подмышечной области, как раз возле лимфоузлов.

Увидев это, заключенные говорили, что это «сучье вымя». Они жертвовали мне свои простыни, давали детские крема, которые были запрещены, кстати. Они мне вставляли палку от плеча вдоль руки до локтя, чтобы не было соприкосновения руки с телом, дабы избежать распространения инфекции. В подмышечной части я самостоятельно вырезать фурункулы не мог, а по всему телу удалял их ножом.

Ирина Ромалийская: Почему вам отказывали в лечении?

Геннадий Афанасьев: Я писал в прокуратуру и разные подследственные органы, и ответ мне приходил следующий: «к вам приходил врач, но вы сами отказались от лечения». То есть к врачу, который приходил к бараку, подходило несколько сотрудников, которые вписывали мой отказ в мою медицинскую справку задним числом. В действительности, я врачей не видел.

Анастасия Багалика: Непредставление медпомощи в тюрьме можно квалифицировать как пытку?

Александр Попков: А как мы это докажем? Есть акт, подтверждающий, что Гена отказывался от медицинской помощи.С другой стороны — лишь слова Гены. На свидетельства заключенных также рассчитывать не приходится — они все подконтрольные. Это сложно доказать в России.

Анастасия Багалика: Все те издевательства, которые испытывал Геннадий доказать невозможно? А если подать иск в ЕСПЧ?

Александр Попков: Работа идет в этом направлении. Потому что несколько кейсов есть у нас в самой РФ, когда мы судились за удаленное отбывание Геннадия и т. д. Мы должны так работать, чтобы не навредить остальным украинским заключенным.

Ирина Ромалийская: Ольга, вы та мать, которая активней всех матерей добивались освобождения сына. Как встретили его?

Ольга Афанасьева: С радостью и с надеждой на будущее. Горжусь тем, что он вступил в борьбу, так как его товарищи еще находятся в заключении. Я полна радости.

Ирина Ромалийская: Какие у вас ощущуния, Геннадий?

Геннадий Афанасьев: Я счастлив. Я был шокирован, когда меня освободили. Мы в самолете с Юрием Солошенко кричали «прощай, немытая Россия». Были слезы и радости, и от всего пережитого. Когда мы спустились с трапа в Украине, то обнялись с Юрием Даниловичем, смотрели на небо, из самолета смотрели на аккуратные поля, мы видели свою жовто-блакитну Украину, и это было счастье. Когда приехали в больницу, и открыли дверь, оказалось, что нас ждали президент и куча журналистов. Я наконец обнял маму, и мои первые слова были: «Ми перемогли».

Я обещал родителям других заключенных, что по возвращению их детей домой, я тоже их обниму и скажу: «ми перемогли».

Мы живем в гражданском обществе, которое своими силами объединилось, распространяло информацию обо мне, и власть это услышала. Мы на свободе только благодаря народу. Я хочу, чтобы народ понимал, что он в своих руках держит власть.

Анастасия Багалика: Вы говорите так, как мы говорили после Майдана.

Александр Попков: Я был удивлен отношением украинских чиновников в МИДе, Минюсте. Оно разительно отличалось от отношения российских чиновников. Не было пустословия, к которым мы привыкли в России. Чиновники делали конкретные предложения именно по освобождению Гены. Я понимаю, что это результат давления украинского общества на чиновников, они вынуждены общаться по-человечески. У вас есть хоть какая-то политика, у нас ее нет вообще.

Анастасия Багалика: У вас есть какие-то конкретные планы в работе по освобождению заложников?

Геннадий Афанасьев: Трудно говорить о конкретных планах, потому что я всего неделю нахожусь на родной земле и должен многое изучить. На данный момент я  обязан доносить до людей свои переживания и свои эмоции, которые я пережил, находясь в плену. Люди должны знать, что делают в россиских тюрьмах с нашими гражданами, и не только в Украине, а по всему миру. Я считаю необходимым донести это до каждого зарубежного государства, чтобы они знали все детали пыток, которым подвергаются граждане Украины в застенках тюрем Кремля для того, чтобы эти государства продолжали давление на Россию. Тогда, я уверен, все наши украинские политзаключенные вернуться домой.

Анастасия Багалика: Сейчас после вашего освобождения много говорят о возвращении тех, кому также физически плохо, конкретно речь идет о Чирние и о Клыхе.

Геннадий Афанасьев: Когда я был на встрече с Савченко и Марией Варфоломеевой, рассматривая фото судов, я увидел маму Станислава Клыха. Она подошла в тот момент, когда я читал о том, что делали с ним. Я об этом человеке ничего не знал, но все те описанные пытки, которые применялись к нему, были идентичны пыткам, которые применялись ко мне. Я был удивлен, ведь думал, что только меня так пытали. Оказывается, это стандартная практика, мы находимся все в разных местах, друг друга не знаем, а пытки одинаковые. И это подтверждает для каждого гражданина Украины, РФ и всего мира, что наши слова — чистая правда.

Ирина Ромалийская: Какие все же пытки к вам применяли? Мы рассчитываем, что нас слышат люди, которые не верят в то, что происходит в России.

Геннадий Афанасьев: В России все построено на подавлении психологии. Для этого используют не только физическое, но и моральное давление, когда человеку не дают спать, есть, не дают гигиенических принадлежностей, чтобы сходить в туалет, когда есть угроза от других арестантов, когда поход в туалет просматривается со всех сторон.

Изначально это уже выбивает из колеи. Первые 10 дней я не спал вообще. Меня будили через каждые 10 минут, чтобы я подходил к окошку для выдачи еды, называл свою фамилию, и все статьи, по которым меня обвиняют.

Пытки начались изначально. Я уже даже не знаю, что и называть пытками. При задержании меня били в живот и голову.

Ирина Ромалийская: В отношении Клыха шла речь о том, что подсоединяли ток к гениталиям, рукам, ногам, одевали мешок на голову, он с ним спал во внутреннем дворике барака, обливали водкой, не кормили.

Геннадий Афанасьев: Первый день меня вывезли в лес с мешком на голове, всю дорогу допрашивали, били в область головы и живота, говорили, что буду сам себе могилу копать. Но в итоге привезли в квартиру, связали, проводили все необходимые действия в моей квартире. Потом повезли в ФСБ, где приковали к ручке стола с одной стороны, а с другой стороны — к большому парню-кавказцу. Естественно, я не имел права ни позвонить, ни попросить адвоката.

Все передвижения — голова возле колен, чтобы я не мог рассмотреть тех, кто меня допрашивает. Шел допрос 5 дней, меня душили, одевали пакеты на голову. Также одевали противогаз с длинным шлангом, в котором откручивался нижний клапан и туда из баллончика брызгался какой-то состав, что вызывал рвоту. Рвота начиналась в маску, и я захлебывался. Когда видели, что голова дергается, а тело откидывается на спинку стула, маску снимали. Таким образом заставляли меня дать признательные показания по факту поджога двух центров в Крыму: «Единой России» и «Русского единства».

Анастасия Багалика: Это возможно доказать?

Александр Попков: В российском суде — нет. Да и в ЕСПЧ — сложно. Есть только слова Геннадия и никаких объективных доказательств. ЕСПЧ смотрит объективно на вещи, даже если это идет в разрез з защитой прав человека.

Анастасия Багалика: Когда вы для себя приняли решения отказаться от показаний и заявить об этом публично в суде?

Ирина Ромалийская: Я напомню, что изначально Геннадий Афанасьев дал показания против Олега Сенцова и Александра Кольченко, однако во время судебного заседания сказал, что от них отказывается, так как давал их под пытками.

Геннадий Афанасьев: 10 дней меня пытали, применяли электрические провода, насилие, меня раздевали и снимали штаны. Для мужчины страшны эти вещи.

Ирина Ромалийская: Угрожали сексуальным насилием?

Геннадий Афанасьев: Использовали дубинки, паяльники. Об этом стыдно мне рассказывать, но я понимаю, что надо. Некоторое словами прямо не скажешь. Я боялся, потому что никакого внимания ко мне не было, никакие консулы не приходили, даже с адвокатом лично не виделся, он присутствовал только при следователе.

Этот год до суда для меня был годом внутренней борьбы. Я не хотел стать предателем для себя, для ребят, я понимал, что они невиновны. Как бы я смотрел в глаза матери и людям?

Я принял решение на суде смотреть в одну точку и никого не слушать, и никогда уже не говорить с правоохранительными органами, я решил смотреть в одну точку и читать молитву «Отче наш».

На суде я смотрел над головой судей, ни на кого не обращал внимания, и говорил то, что должен был сказать. Я это сделал и разорвал оковы. Что бы со мной ни было бы в дальнейшем, я принял это и сам себя приговорил. И то, что я свободен — неожиданный и гигантский подарок всего крымского народа.