Огромное количество людей, которыми занимается «Последний адрес», никому не нужны, исчезли без следа, — Пархоменко

Григорий Пырлик: Сегодня специально поехал посмотреть на одну из табличек «Останньої адреси», установленных в Киеве. Поразила внешняя казенность надписи: жил такой-то человек, в таком-то году его арестовали, тогда-то расстреляли, а вот тогда реабилитировали. Но именно эта сухость и зияющее окно в табличке впечатляют: ты понимаешь, что жил здесь человек. Его забрали, расстреляли, а затем так же казенно, росчерком пера реабилитировали. Оторопь берет, когда все это себе представляешь. Вы именно такого эффекта добивались?

Сергей Пархоменко: Очень хорошо, что вы обратили внимание на дизайн. Вообще дизайн этих знаков разработан замечательным архитектором и художником Александром Бродским. Это очень известный художник, вполне с мировой известностью. 

В 2013 году, когда начинался проект «Последний адрес», был устроен целый мозговой штурм. Собрались человек 15 очень хороших, очень известных скульпторов, дизайнеров, графиков, предложили довольно большой набор проектов, как мог бы выглядеть мемориальный знак. И в какой-то момент консенсусом сошлись, что вариант Бродского – самый лучший, на нём нужно остановиться.

Его очень важная отличительная черта – лаконичность, строгость. Дело в том, что проект «Последний адрес» — это проект огромного народного мемориала. И вот удивительно говорить, что он огромный, хотя мы имеем очень маленькую табличку, размером с почтовую открытку, размером 11×19 сантиметров. Она, в общем, умещается более или менее на ладони.

А что же в нем огромного? Это такой пиксельный памятник. Он состоит из очень большого количества точек, разбросанных на очень большой территории, на географической карте. В России на сегодняшний день в 34 городах существуют такие мемориальные знаки. Где-то их много, иногда больше сотни, где-то один. Но, если посмотреть на карту, 34 города, села, деревни в России. И, конечно, мы очень надеемся на то, что так и будет и в Украине тоже. Что все только начнется в Киеве, а дальше такие знаки появятся и в Харькове, и в Одессе, и в Житомире, и во Львове – везде, где найдутся люди, которые такой знак захотят.

Это очень важная вещь, что за каждым знаком стоит живой человек, который присылает заявку. Он говорит: хочу за таким-то адресом поставить знак такому-то человеку. Если находится такой человек в определенном городе — значит, появляется знак вслед за заявкой.

Сами проекты – ни в России, ни в Украине – не составляют никаких списков, где раньше установить, где позже. Подаются заявки от конкретного человека, который приходит в проект. 

Скромность, и строгость, сухость знака навеяна очень известным европейским проектом, который называется «Камень преткновения». Он начался в Германии еще в начале 90х годов. Теперь есть он в 13 странах, в Украине тоже. Эти знаки ставятся в память о жертвах Холокоста, монтируются в тротуар, под ногами у прохожих. Текст тоже сугубо информационный, нет никаких лозунгов: «Здесь лежит невинный, погубленный, злодеи его репрессировали».

Никто не пишет сочинений, есть сухая информация. У нас есть надежда, что человек, который увидит ее, сам все поймет

А если не поймет в первую минуту – то задумается. Есть ключевое слово «реабилитирован». Это очень важное для нас слово, потому что оно сразу наводит людей на мысль – что это такое и о чем речь. Слово «реабилитация» слышали многие, и слышали именно в связи с репрессиями сталинских и советских времен.

Григорий Пырлик: То есть человек, которому устанавливается табличка, должен быть официально реабилитирован, это обязательное условие?

Сергей Пархоменко: Да, в том, что касается знаков, которые устанавливаются в России, а теперь и в Украине – такое очень важное требование есть. Забегая вперёд, скажу, что такой же проект развивается сейчас в Чехии, там по-другому был устроен процесс оправдания жертв. Там не было аналогичной процедуры реабилитации. Там автоматически люди, которые попали под репрессии, считаются реабилитированными, считаются оправданными. Потому там такой строчки (о реабилитации – прим.ред.) в табличках не будет.

Почти всегда, за редчайшим исключением, заявки, которые мы получаем, касаются людей уже реабилитированных. Было буквально два-три случая, когда такого процесса не было, и тогда специалисты правозащитного общества «Мемориал» обращались в соответствующие органы с запросом, почему человек не реабилитирован. Есть немало случаев, когда документы просто потерялись, процедура не была доведена до конца по техническим причинам. Отсутствие реабилитации – повод, чтобы это выяснить и, может быть, довести эту процедуру до конца. Я думаю, что в Украине так тоже будет – если возникнет заявка на табличку человеку, по которому не было реабилитации, надо будет в первую очередь выяснить, почему ее нет, а дальше, в зависимости от этого, принимать решения. 

Григорий Пырлик: В одном из интервью вы говорили, что большинство людей, которым установлены таблички – это простые люди. И именно поэтому таблички «Последнего адреса» нельзя называть мемориальной доской. Были ли биографии, которые поразили Вас своей «заурядностью», хотя при этом человек всё равно попал в маховик репрессий?

Сергей Пархоменко: Таких биографий – подавляющее большинство. Принцип «Последнего адреса заключается в том, что мы не гоняемся специально за знаменитостями. Наоборот, в России установлено уже больше пятисот таких знаков, а заявок собрано больше двух тысяч. Есть несколько случаев, когда это известный человек. Есть там и поэт Мандельштам, и философ Шпет, есть полководцы, учёные, изобретатели, философы, писатели, художники. Есть какое-то количество известных людей. Но, конечно, огромное большинство – люди совершенно обыкновенные. На моем доме – я сам был заявителем – висит табличка, посвященная трамвайному кондуктору. Это происходит чаще всего.

Одна из важных задач проекта — помочь людям понять, что репрессии касались нас всех, они касались любой семьи

Знаете, когда-то еще в советское время на углах улиц были будки, теперь они пропали – сидел человек в фартуке заляпанном, с щётками, и можно было подойти, почистить ботинки. И вот такой чистильщик ботинок был в Ленинграде, на углу двух улиц, жил неподалёку в доме. И вот теперь есть табличка с его именем. В Москве есть табличка с именем гладильщика из прачечной. Он был китаец – традиционно в Москве были китайские прачечные, и до довольно позднего времени, до 1930х годов. Неизвестно, каким образом китайцы туда попадали, это отдельная загадка.

 И вот один такой китаец – как сейчас помню, по имени Ван Си Сян, тоже есть у нас на такой табличке. Есть огромное количество рабочих, мелких служащих, кооператоров, студентов, школьных учителей – по большей части это совершенно обыкновенные люди. И вот эта легенда, что политические репрессии – это где-то там далеко, высоко, одно начальство на другое начальство, одно ЦК КПСС на другое ЦК КПСС между собой разбирались. Ничего подобного! Как только вы начинаете разбираться, что это касается самых простых, обыкновенных людей и любая семья, любой человек мог оказаться втянутым в эти жернова. И сегодня это создаёт нам административную проблему.

Почти в каждом городе есть документ, который обычно принимают мэрия или городское правительство, какова процедура установки мемориальных досок в этом городе. И всегда эта процедура начинается с пункта первого – инициатор должен доказать, что этот человек заслужил мемориальную доску – он такой знаменитый, большой писатель, важный полководец, ему полагается мемориальная доска. Огромному большинству людей, которыми занимается «Последний адрес», не полагается никакая мемориальная доска. И никогда никакой доски им никто не установит. Они никому не нужны, они забыты, они исчезли без следа. И в этом ровно идея «Последнего адреса» и проекта «Остання адреса», который в этом смысле совершенно аналогичен российскому. 

Григорий Пырлик: На сайте «Последнего адреса» вычитал, что установка табличек платная для заявителей. Там  хорошо объясняется, почему. В том числе, есть мысль, что плата – это ещё и ответственность человека, который хочет установить табличку. В чем Вы видите ответственность?

Сергей Пархоменко: Этот опыт нам также взят из проекта «Камни преткновения». Там установка одной таблички стоит 120 евро – довольно большие деньги, между прочим. В России мы просим, чтобы заявитель платил 4000 рублей – это примерно половина от этих 120 евро по нынешнему курсу. В Украине, насколько я знаю, наши коллеги установили сумму 1000 гривен.

Не знаю, как это будет в Украине, но в России себестоимость таблички, общая сумма расходов, которые нужно понести, чтобы табличку поставить – больше, чем 4000 рублей. Вопрос не сколько в изготовлении знака, это как раз не очень большие деньги. Но есть стоимость инфраструктуры: должна существовать организация, которая этим занимается, должен существовать сайт, это связано с поиском в архивах, с перепроверкой материалов. В России, когда стало много городов, стало ещё и очень много езды туда-сюда.

Думаю, что и в Украине тоже так будет – билеты из Киева в Одессу, из Одессы в Харьков чего-то стоят. Так что в целом, если общую сумму расходов разделить на количество установленных табличек, получится наверняка больше тысячи гривен. Но нам это важно – и я это обсуждал с украинскими коллегами – очень важна эта идея: это мой микропамятник. Я его поставил. Это моя вещь. Я на это дал денег, и вот благодаря мне эта вещь здесь висит.

Читайте также: Проект «Остання адреса» — огромный народный мемориал о репрессиях, — Белобров

Заявителями могут быть родственники, а могут быть и люди посторонние. Не обязательно доказывать, что вы родственник репрессированному. Это может быть человек, который живет в доме, или просто тот, кому тема интересна и важна. В России – примерно половина на половину: родственники или люди, которые не имеют никакого отношения к репрессированному. И, тем не менее, нам важно, чтобы человек эту ответственность ощущал. 

Григорий Пырлик: В статье об установке первой таблички «Последнего адреса» в Таганроге журналист воспроизводил Ваш шуточный диалог с местной жительницей –  вы ее просили, если что, носить сухари. Понятно, что это шутка. Но хочу спросить всерьез – есть ли в России риск для вас и для заявителей?

Сергей Пархоменко: Для заявителей, думаю, что риска никакого нет. Максимум, чем он рискует – его заявка останется невыполненной. Что касается нас – в разных странах это по-разному. В Чехии мы наблюдаем, что государство хорошо к этому относится, очень помогает. В России мы вынуждены действовать вне всякого контакта с государством. Наш принцип такой: «Мы вас ни о чем не просим, мы к Вам никакого отношения не имеем, мы сами делаем всю работу – пожалуйста, вы нас тоже не замечайте. Нас нет. Мы договорились с жильцами дома, они не против, Ваше какое дело?» — говорим мы чиновникам. 

Конечно, были случаи, когда мы слышали недовольные слова, были случаи, когда полиция приходила. Но это производит сильное впечатление даже на полицейских.

У нас был трагикомический случай, когда в центре Москвы на Тверской улице была назначена несанкционированная манифестация. А мы даже не сообразили этого, и в этот же день на этой же Тверской улице состоялась церемония установки таблички. Собрались люди, привинчивали табличку на место. На них набросился ОМОН, который решил, что это часть манифестации. Огромное количество здоровенных мужиков, в касках ворвались в толпу, всех растолкали, отобрали инструменты, начали отвинчивать табличку, которая была уже почти привинчена на стену. А потом вникли, что происходит, остановились, извинились и ушли.

Посмотрим, как это будет в Украине. Потому что все-таки украинское государство, слава богу, устроено не так, как российское. Я думаю, что там можно ждать другого подхода, более доброжелательного. Но во всяком случае, – в Украине совсем другая ситуация с архивами. Архивы в Украине открыты, доступ к ним достаточно простой, люди могут эти документы получать, с ними знакомиться. В России ситуация гораздо сложнее. 

Григорий Пырлик: Видите ли Вы какое-то особое значение в том, что Украина стала второй после России страной, где появились таблички «Последнего адреса», несмотря на такое сложное отношение здесь ко всему, что исходит из России? 

Сергей Пархоменко: Символизм, конечно, здесь очень большой, что нашлась гражданская инициатива, которая оказалась сильнее даже тех ужасных обстоятельств, в которых мы живем. Того, что мы разделены фактически линией фронта и наши политики довели нас всех до состояния войны. Но есть вещи, которые поважнее: память, человечность, идея ценности человеческой жизни, непримиримости насилия государства над человеческой личностью. Это вещь важная, интернациональная, которая равно важна и для гражданина России, и для гражданина Украины, и для гражданина Латвии, и для гражданина Чехии. Между прочим, смотрите – если вернуться к чешскому «Последнему адресу», там речь идет о чехах, чешских гражданах, которые подверглись репрессиям со стороны чешского правительства. Но это было ровно так же: этот тоталитаризм везде одинаковый, эта бесчеловечность везде одинакова.

Что же касается Украины – что же, да, это общее прошлое. И мы располагаем сегодня огромным корпусом документов, что репрессии происходили одинаково: что в РСФСР, что в УССР. Это регулировалось одними и теми же документами, одни и те же руководители ездили то туда, то сюда и применяли совершенно одни и те же методы. Это абсолютно части одного процесса. Нам это кажется совершенно естественным, совершенно правомерным, очень своевременным, что именно Украина, где было просто статистически, имея в виду размер Украины, как государства, как советской республики – пострадала очень сильно. Удар сталинских, и не только сталинских — советских репрессий по Украине был чрезвычайно силен. А теперь и в Казахстане, который тоже пострадал. Да и вообще нет ни одной советской республики, для которой это не было бы актуально.