Отец запретил мне носить пионерский галстук, - Умеров о годах в ссылке и возвращении в Крым

«Практически всегда в семье были разговоры о Крыме. Наверное, не было и дня, чтобы хоть каким-то образом не вспомнить про Крым, про родину, про то, что необходимо вернуться и за это необходимо бороться».

 

Ирина Ромалийская: Вы родились уже в Узбекистане. Родители рассказывали вам о том, как проходила депортация? Что они вспоминали о дне 18 мая 1944 года?

Ильми Умеров: Воспоминания у отца и у матери были немножко разные. Мать была еще маленькой – девять лет. Она хорошо помнила, как под утро, только начинало светать, пришли трое солдат, дали 15 минут на подготовку – никаких предупреждений заранее не было. Что можно было взять за 15 минут с собой? Взяли какую-то чашку, алюминиевую или медную, немножко муки, крупы, Коран. Бабушка попыталась взять какие-то драгоценности – их вырвали из рук, положили на место, сказали, что это не пригодится. Они думали, что их везут на расстрел.  

Даже когда повезли на станцию, погрузили в вагоны, мыслей о том, что это навсегда, не возникало. Мама была старшим ребенком, вернее, вторым среди пятерых, младшей сестренке было, наверное, два годика. Потом — дорога.

Ирина Ромалийская: Сколько длилась дорога?

Ильми Умеров: Если я не ошибаюсь, их вагон шел 18 дней. Там разные ситуации были — где-то вагоны задерживались до 30-ти дней. Они попали в какой-то дальний кишлак (село – ред.) Ферганской области Узбекистана.

Потом — комендантский режим, обязательная ежемесячная отметка у коменданта, ты не имеешь права выходить за пределы населенного пункта, болезни, дизентерия, гибель многих односельчан. Где-то в начале 50-х им удалось перебраться ближе к районному центру.

Ирина Ромалийская: Вы говорите, что постоянно были разговоры о Крыме. Что именно говорили? Что нужно возвращаться?

Ильми Умеров: Пока мы были совсем маленькие, видимо, не понимали. Разговоры велись между взрослыми. Нас специально никто ничему не учил, никто специально ничего не рассказывал.

Первый раз я столкнулся с этой идеей, когда в третьем классе меня приняли в пионеры. День пионерии был 19 мая, 22 апреля –  в день рождения Ленина — принимали отличников. На общешкольной линейке 22 апреля меня и нескольких ребят из параллельного класса тоже приняли в пионеры. Я радостный и с красным галстуком пришел домой, отец посадил меня напротив и начал рассказывать: что такое советская власть, как она с нами поступила, как она поступала не только с нами, но и с любым инакомыслием. Тогда он впервые сказал такую фразу: «Я поверю этой власти тогда, когда она расскажет про голод, искусственный голод, который она организовала, — он говорил про Крым. — И когда расскажет правду о XVII съезде коммунистов». Это съезд, на котором Сталин победил Кирова с перевесом в один голос. А потом все, кто в этот день присутствовали на съезде, в том числе сам Киров, были уничтожены. «Когда об этом начнут рассказывать, я начну верить власти», — говорил отец.  В третьем классе я этого не понимал. Но галстук он мне запретил носить.

Ирина Ромалийская: А как вы отреагировали? Папа запрещает, но дети вокруг носят. Была обида?

Ильми Умеров: Нет, отцу я верил больше, чем учителям. Если продолжать историю, то в седьмом классе принимали в комсомол. Я уже тогда осознанно не вступал, вместе со мной из 30-ти моих одноклассников не вступали 26.

Когда был выпуск в десятом классе, в классе из 30-ти человек было всего четыре комсомольца

Ирина Ромалийская: Но это же могло отразиться на поступлении, приеме на работу.

Ильми Умеров: Тогда еще немножко расскажу. Я в десятом классе когда учился, возбудили уголовное дело – против меня, еще одного одноклассника и моего брата, который учился в восьмом классе, за распространение листовок с призывами к соотечественникам бороться за возвращение в Крым.

Ирина Ромалийская: Вы в десятом классе уже занимались распространением таких листовок?

Ильми Умеров: Мы и раньше занимались – просто попались в десятом.

Ирина Ромалийская: Чем закончилось дело?

Ильми Умеров: Статья была общеизвестная: «ложные измышления, порочащие советский общественный и государственный строй». Закончилось тем, что назначили судебное разбирательство. Тогда очень много людей собиралось… мне тогда как-то по-детски казалось, что десятки тысяч людей собиралось около суда. Мы тогда жили в городе Маргилан Ферганской области. Три раза назначали день судебного рассмотрения, три раза отменяли. Потом нас вместе с отцами пригласили к первому секретарю обкома, который объявил, что закрывается уголовное дело, мы должны быть достойными своих предков. «Вы хорошие ребята, получили хорошее воспитание», — он нас не ругал, а со словами поддержки. Это было, наверное, 29 июля, до начала сдачи экзаменов и окончания принятия документов для поступления в вузы оставалось всего два дня. За день прошли медосмотр — и в последний день подачи документов я сдал в мединститут.

Ирина Ромалийская: А почему секретарь обкома так себя повел?

Ильми Умеров: Видимо, не был лишен нормальных человеческих качеств.

Раз закрыли уголовное дело, я чистый – пришел сдавать документы. Единственное, что они мне испортили, — аттестат о среднем образовании. Наше поколение сдавало восемь экзаменов – мне поставили тройки, хоть я и неплохо учился, но восемь троек вынесли в аттестат. И с троечным аттестатом я учился в институте.

В первые годы после депортации крымские татары в основном скученно жили в специально построенных наспех бараках. И многих местное население разбирало по домам

Ирина Ромалийская: Как учились в институте?

Ильми Умеров: Расскажу еще одну историю. Я жил в общежитии, вдруг неожиданно комендант общежития меняет людей, которые живут со мной в комнате. Одного мальчишку переводят в другую комнату, приводят ко мне другого. Мы учились на одном курсе, но на разных потоках, а обычно или с одной группы, или с параллельной старались рядом поселить. У меня тогда никаких крамольных мыслей не возникло. Мы с этим мальчишкой подружились, через два или три месяца я рассказал об уголовном деле, о своей позиции. Он ничего вначале не сказал, но через пару недель после этого тоже решил со мной поделиться. Оказывается, его три месяца назад вызвали в КГБ, предложили сотрудничество, он согласился – КГБ отказать не так уж просто. И каждые две недели он писал обо мне докладную в КГБ.

Потом три года каждые две недели мы вместе с ним писали коротенькие записки о том, чем Умеров занимается.

Ирина Ромалийская: А как действовало национальное крымскотатарское движение? Как все происходило?

Ильми Умеров: Начало национального движения было, скорее всего, с момента выселения, какие-то формы оно начало приобретать с 1956 года, когда был отменен комендантский надзор. Люди не получили возможности возвращаться в Крым, но получили возможность ездить из одного населенного пункта в другой по всей территории Советского Союза (кроме мест, откуда были высланы).

Тогда появились отдельные инициативники, как мы их называли, — лидеры местные, которые организовывали в дальнейшем все, что связанно с национальным движением. Первые шаги  были петиционные – написали письмо на имя генерального секретаря, собрали какое-то количество подписей, отвезли в Москву, сдали в ЦК КПСС, вернулись.

Ирина Ромалийская: Петиции с просьбой вернуться?

Ильми Умеров: Да. Потом эти лидеры организовывали вокруг себя группы. Мы их так и называли — «инициативные группы крымскотатарского национального движения». И эти группы вели работу в нескольких направлениях: пропаганда идеи возвращения в Крым, увеличение количества инициативников, всякие культурные или политические мероприятия.

Ирина Ромалийская: Для меня удивительно, как сохранился язык, традиции и обычаи.

Ильми Умеров: Многие элементы культуры пострадали, язык тоже существенно пострадал. Сейчас средний крымский татарин говорит на бытовом уровне – редко кто может поддержать разговор на политическую или специфическую профессиональную тему.

В последние годы, до аннексии Крыма РФ, стало модно говорить на крымскотатарском языке. Люди стали менять некоторые новые привычки, которые в советский период наслоились на свадьбы и другие культурные мероприятия, которые сопровождают человека всю жизнь. Стало модно вспоминать элементы того, как было раньше.

Ирина Ромалийская: С чем это связанно?

Ильми Умеров: С самосознанием.

Ирина Ромалийская: Как возвращались?

Ильми Умеров: Реально возвращение началось в конце 80-х. 1987 год – пик активности национального движения. Мы сумели организовать поездку в Москву. Я в этот период жил в Краснодарском крае.

В Краснодарском крае, в Херсонской области, в Запорожской области жили крымские татары, которые попытались вернуться в Крым в 1960-80 годы, но это было невозможно, и их повторно депортировали. Просто вывозили за пределы Крыма

Ирина Ромалийская: Ваши родители пытались вернуться?

Ильми Умеров: Они попытались, но не получилось — остановились в городе Крымск. В первую очередь, название похожее. Честно говоря, природа и все, что вокруг, тоже было очень похоже. Кроме нас, в Крымске жило семей 600. И оттуда в 1988 году я последний из нашей семьи переехал в Крым.

Ирина Ромалийская: Сколько вам было?

Ильми Умеров: Уже 31 год.

Ирина Ромалийская: А чем занимались в Крымске?

Ильми Умеров: Основное занятие – работал врачом в отделении реанимации, еще одно основное занятие – я был членом центральной инициативной группы Краснодарского края, которая состояла из пяти человек. Мы организовывали эти так называемые московские события в 1987 году. Я в Москву не ездил, но отправлял людей из Краснодарского края. Там жило порядка 20 000 крымских татар, Крымск считался одним из самых густонаселенных крымскотатарским населением. Из примерно 4200 человек, которые побывали в Москве, 3800 мы отправили из Краснодарского края.

Ирина Ромалийская: Что за события были в Москве?

Ильми Умеров: Началось с того, что в Верховный Совет СССР (или в ЦК КПСС) подали петицию о том, что необходимо решать национальный вопрос крымских татар. В то время уже была так называемая перестройка, Горбачев на одном из пленумов Центрального Комитета родной партии сказал, что в стране есть нерешенные национальные проблемы. Это подвигло нас на очередную активизацию своих действий. Мы стали собирать все больше людей, запланировали несколько акций. Это даже не митинги – пикеты на Красной площади запланировали. Провели в июне-июле несколько таких пикетов, демонстраций —  мы их так называли. Это закончилось тем, что на тот момент председатель президиума Верховного Совета Громыко принял делегацию крымских татар. Там было 16 человек, в том числе один из моих братьев. Я и еще несколько человек не могли приехать, потому что надо было работать на местах и отправлять людей, информировать мировую общественность.

Закончилось это все очередным обманом. Принял Громыко, сказал: «Будем решать». Но в тот день, когда был прием, вышло сообщение ТАСС, которое в очередной раз обвинило крымских татар в том, что они коллаборационисты, предатели, сотрудничали с фашистской Германией и поэтому были депортированы, но гуманная советская власть их простила, дала возможность жить, развиваться, у них есть все необходимое, переселять их из мест, где они сейчас проживают, нет никакой возможности, потому что Крым перенаселен, Крымскую АССР восстанавливать нет никакой необходимости. Таким сообщением от имени руководства Советского Союза закончился этот прием.

Потом были репрессии, как сейчас можно сказать. Не очень жестокие, потому что сейчас гораздо хуже. Всех, кто там находился, в течение нескольких дней отловили и депортировали домой.

Комиссия Громыко проработала, по-моему, 11 месяцев – потом дала вердикт, подтвердив, что не будут организовывать никакое возвращение и никакого восстановления государственности тоже не произойдет. Это уже 1988 год, июнь.

19 июня, если не ошибаюсь, в поселке Нижняя Баканка, рядом с Крымском, собрали форум крымских татар Краснодарского края. Там было порядка пяти или шести тысяч человек – для 20-тысячного края это очень много. Там мы приняли решение организовать забастовку: объявили, что с 20-го числа крымские татары не выходят на работу. Это была очень мощная демонстрация. Все, кто участвовал в этой забастовке, получили увольнение по статье за прогулы по неуважительной причине.  

Что оставалось делать? Ничего, кроме того как ехать в Крым. И мы начали ехать.

С конца 1987 года начался процесс возвращения, достиг пика в 1990-92 годах. В результате нам удалось возвратить около 300 000 человек

Ирина Ромалийская: Сколько осталось жить в местах ссылки?

Ильми Умеров: Приблизительно 150 000. Это в общей сложности на территории всего бывшего Советского Союза.

Ирина Ромалийская: Расскажите о том, как вы потеряли профессию в Крыму? Почему Украина знает вас как политика и борца, а не врача?

Ильми Умеров: Когда я закончил мединститут, получил специальность акушера-гинеколога. Год интернатуры, три года работы по распределению, переезд в Краснодарский край. Там я устроился анестезиологом-реаниматологом. Когда меня уволили с работы, начался процесс возвращения крымских татар, естественно, я тоже решил переехать.

Где-то в декабре 1988 года я приехал в Бахчисарай. Часто приезжал, но в этот раз решил зайти к главному врачу, узнать насчет работы. Прежде чем зайти к главному врачу, встретился с двумя специалистами — с главным акушером-гинекологом и главным анестезиологом. И у того, и у другого получил одобрение — они готовы были взять меня к себе, потому что у них были вакансии.

Прихожу к главврачу, а он куда-то уходить собрался: надевает пальто, поправляет шарф. Говорю: «Я хочу в Бахчисарай переехать». Он спросил, откуда. Я говорю ему правду: «Россия, Краснодарский край». Он не догадался спросить имя и фамилию – торопился. Спросил специальность, я сказал, что акушер-гинеколог и анестезиолог – готов хоть туда, хоть туда. Он буквально взял меня за руку, привел в отдел кадров, поручил женщине написать ходатайство на комиссию по прописке. В то время в Крыму и в некоторых регионах Краснодарского края была запрещена прописка согласно секретному постановлению Совета министров СССР. В этих регионах и городах были созданы комиссии по прописке. Он ушел, а женщина начала печатать: диплом, паспорт, фамилия… Говорю: «Ну он же вам сказал напечатать». Ну, напечатала, отдала. Я пришел в райисполком, тогда познакомился с Александром Таряником, он тогда был председателеи исполкома. Он удивился, как появилось ходатайство. Говорю: «Ему нужны специалисты, он дал ходатайство, ваша задача — собрать комиссию и дать добро».

Он позитивный человек. Специально под меня собрал комиссию, «продавил» — и  вынесли положительное решение. 17 декабря мы получили разрешение, я съездил домой, привез паспорт супруги, прописал. 24 декабря мы переехали, 3 января я пришел устраиваться на работу. Главврач говорит: «Я не могу тебя взять». Я видимо был первый крымский татарин, который обратился за трудоустройством, поэтому у него в мыслях не было, что может что-то такое произойти.

И он не взял меня на работу. Не своим волевым решением — собрал трудовой коллектив и на собрании поставил вопрос на голосование: «будем ли мы принимать этих предателей, которые изменили советской родине, на работу». Я присутствовал там. Не проголосовало два человека: главный анестезиолог и главный акушер-гинеколог. Сейчас в этой больнице 40% сотрудников — крымские татары.

Ирина Ромалийская: А  родительский дом в Крыму у вас где?

Ильми Умеров: К сожалению, дом отца не сохранился. Я взял земельный участок в том месте, где он стоял, но ничего не успел построить. Думал, на пенсии выстрою себе небольшую дачку.

Ирина Ромалийская: Так может, еще успеете.

Ильми Умеров: Я уверен, что успею.

Ирина Ромалийская: А мамин дом?

Ильми Умеров: Он сохранился. Так получилось, что его купил один из первых крымских татар, возвратившихся в Крым.

Слушайте полную версию разговора в прикрепленном звуковом файле.