Власть в России рубит сук, на котором сидит, — российская правозащитница

Российская правозащитница, номинантка на Нобелевскую премию мира 2010 и 2016 годов Светлана Ганнушкина рассказывает о том, как живут в России украинские беженцы. Также говорим об оппозиции в России и возможности социального взрыва. 

Ирина Сампан: Нобелевскую премию мира получил президент Колумбии Хуан Мануэль Сантос за решительные усилия в окончании 50-летней гражданской войны. Сейчас очень много кризисов и конфликтов в мире. За что сегодня действительно важно и достойно получить премию мира?

Светлана Ганнушкина: Если этот результат будет устойчивым, он стоит премии. Но пока результат молодой. Моим персональным нобелевским лауреатом была Ангела Меркель, потому что она, как мне кажется, является самым сильным европейским политиком, она способна принимать непопулярные, но при этом гуманистические решения, она умеет держать удар.  Это тот случай, когда женщина в политике – не «железная леди», это сильная личность, которая проводит «женскую модель» мира.

Когда Нобелевская премия мира попадает в руки такой личности, как Андрей Дмитриевич Сахаров, все совершенно понятно, ему не нужно было иметь властные полномочия для того, чтобы влиять на международное сообщество. Его личный авторитет, его личное влияние настолько сильное, что он может сделать огромное, не имея властных полномочий.

Я положительно отношусь к нашему нобелевскому лауреату почти того же времени Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Этот человек перешагнул через многие традиции советского времени, сумел принять независимое решение. Не все, что он делал, мне нравится, но я отношусь к нему положительно, с уважением. Перед Советским Союзом перестали испытывать страх. Мне кажется, что уважение и страх фактически несовместимы.

Ирина Сампан: Вы свою жизнь посвятили теме беженцев, конфликтов, внутренних переселенцев, мигрантов. Почему именно эта сфера?

Светлана Ганнушкина: 30 лет я преподавала математику гуманитариям. Это доставляло мне большое удовольствие. Я учила их думать, учила их логике. Это благодарная работа. Преподавательская работа дает возможность чувствовать себя молодой. Общественная активность была во мне всегда.

Почему это оказались беженцы? Бывает так, что жизнь поставит перед вами проблему, и вы не можете ее обойти. Тогда вы начинаете что-то делать. В советское время вынужденное переселение народов было преступлением, на которое у государства была монополия.

Запустив этот поршень, наша власть столкнулась с тем, что начались межэтнические конфликты, которые были заложены раньше. Как только мы начали демократизацию, которая отличается от демократии, как канал от канализации, так говорили тогда, она дала возможность всем этим конфликтам проявиться. Оказалось, что мы к этому совершенно не готовы. К этому не готовы власти. Они говорили, что все успокоится, что сейчас все вернутся.

Комиссия Моссовета, тогда очень демократического и прогрессивного, который не выполнил постановление Совмина Советского Союза, который решил так: Москва и Московская область, Ленинград и Ленинградская область должны быть освобождены от беженцев. Я никогда не читала такого нормативного текста, где было бы написано «освобождены». Мне это напомнило фашистские времена. Куда они должны отправиться, никто не говорил. Тогда демократический Моссовет решил, что не будет это выполнять. И не выполнил. Беженцев, которые оказались в России, в Москве, расселили по гостиницам, пансионатам.

Комиссия Моссовета отправилась в Баку и, вернувшись оттуда, собрала нас, тех, кто уже занимался беженцами, и предложила отправить всех русских обратно и, для эксперимента, еще человек 200 армян. Этот эксперимент был даже проделан. Из одного пансионата на автобусе, объяснив, что везут их в другой пансионат, людей вывезли и пытались их посадить на поезд «Москва – Баку». Они побили окна. Я хочу сказать об уровне непонимания людьми, которые брали на себя ответственность за то, что происходит в стране или городе.

Государство не хочет решать эту проблему – значит мы должны взять ее на себя. Образовался комитет «Гражданское содействие».  Я думаю, что это первая организация в России, которая начала помогать беженцам, исходя из китайской мудрости: «Если хочешь помочь человеку, не давай ему рыбу, дай ему удочку». Дать человеку удочку – это прекрасно, но должен быть водоем с рыбой. О них нужно было позаботится.

Равнодушием к судьбе этих людей были заложены дальнейшие конфликты и проблемы. Мы занимались жертвами этнических и вооруженных конфликтов на территории бывшего Советского Союза.

Несколько дней назад я стала четырежды иностранным агентом России.

Организация, в которой я работала, была признана иностранным агентом. Это правозащитный центр «Мемориал», который получил в 2004 году Нансеновскую премию. Это премия Управления Верховного комиссара ООН за помощь беженцам.

Потом таким был признан центр Сахарова. 15 апреля 2015 года этой чести удостоился комитет «Гражданское содействие».

Ирина Сампан: Президентский фонд выделил грант для того, чтобы вы сделали экспертизу миграционного законодательства?

Светлана Ганнушкина: Да, мы обратились, они сочли, что это очень полезно для государства. И нас признают иностранными агентами за то, что эта политическая деятельность противоречит политике государства.

Такое впечатление, что есть желание включить в это реестр все стоящие организации, стереть их в порошок.

Ирина Сампан: Чем вы помогаете украинским беженцам, которые переселились в РФ? Можете «нарисовать» 2014, 2015, 2016 года по ситуации из-за войны в Украине. С какими жалобами к вам обращались?

Светлана Ганнушкина: Люди едут туда, где у них есть родственники. У жителей Донецка родственники есть и в Украине, и в России. Если есть тетя, дядя, брат, сестра в России, то едут в Россию. Многие люди, у которых нет родственников ни в России, ни в Украине, едут туда, что им ближе политически.

К нам приходят много людей, которые заявляют, что они поддерживают аннексию Крыма, что они надеялись на крымский вариант, что они патриоты России. Один молодой человек сказал, что Путин – его кумир. Поскольку он здесь ничего не получил, возможно его сознание в этом смысле немного сдвинулось. Ему не дали здесь остаться. Его очень терзали здесь. Сейчас он перестал мне отвечать. Я не знаю, где он находится.

2014 год. Начало военных действий. Всеобщий энтузиазм. Наше население принимает «братьев», селит их у себя. Волонтеры, которые вывозят больных. Власти тоже ведут себя очень достойно. На границе в Ростовской области построены роскошные лагеря. Туда шли достаточные деньги из бюджета.

К концу 2014 года энтузиазм пропадает. Пропагандистскую роль беженцы исполнили. Все лагеря к концу 2014 году освобождаются, демонтируются. Беспрецедентное число людей получило убежище, но не в форме одностоящего бессрочного статуса беженца, которое получили где-то 275 человек. На конец 2015 года у нас было 770 беженцев. Когда я спросила одного из руководителей миграционной службы, кто эти украинцы. Мне сказали, что «Беркут» и прокуратура.

Остальные получили временное убежище. Это где-то 311 тысяч на сегодняшний день.

Дальше говорят, что теперь субъекты федерации берут этих людей на свое обеспечение. Люди разъезжаются. Организовываются пункты временного размещения. Людей поселяют туда. К концу 2015 года начинается расселение и освобождение этих пунктов. А куда девать людей, никто не говорит.

У меня был случай, что людей вывезли на вокзал. Мне удалось что-то сделать благодаря помощи начальника управления миграционной службы по беженцам. По-моему, только потому, что она услышала детский плач.  

Сейчас с жильем проблемы. Некоторые живут на вокзале. Большинство, наверное, как-то устроилось, но есть довольно много людей, которые находятся в тяжелом состоянии. У меня был случай, когда человеку нужна была медицинская помощь. Его брали в больницу и трижды выкидывали из больницы. На четвертый раз я металась в течение недели между министерством здравоохранения и миграционной службой, чтобы он получил временное убежище в Москве. Москва была освобождена с июля 2014 года от украинских беженцев. «На Москву нет квоты», — говорили. Хотя человек может обратится за убежищем там, где он находится. Нельзя вводить никакие квоты. Или предоставляйте ему в другом месте крышу и обеспечение, чего не было.

Администрация больницы говорила, что все хорошо, врачи говорили, что нужна срочная операция. В конце концов я сказала, чтобы они хотя бы рентген сделали. Помощница заместителя министра сказала, чтобы сделали рентген. Когда попытались сделать рентген, то выяснилось, что там даже вода не проходит, когда он глотает. Врач сказал, что еще полчаса и человека бы не стало. Менее страшных историй много.

Одного человека дважды обманул работодатель. Когда он переехал границу около Донецка в Ростовскую область, его сразу пригласили на работу в Подмосковье. Он проработал 3 месяца, не получил ни копейки. Они предложили ему другую работу. Он пришел к нам голодный, раздетый. Мы дали ему 7 тысяч. Он встретил сотрудника полиции. Тот проверил документы и забрал у него все деньги, которые он не успел потратить, тысяч 5. Человек начал говорить о поддержке, о том, что они – братья. Тогда полицейский вернул ему тысячу.

Ирина Сампан: 6 октября директор департамента общеевропейского сотрудничества МИД России Андрей Келин сказал, что Россия на своей территории приняла более миллиона беженцев только из восточной части Украины.

Светлана Ганнушкина: Я их не вижу. Я вижу людей из 311 тысяч и людей, которые не имеют никакого статуса. Кто-то получил разрешение на временное проживание, вид на жительство. С какого-то момента всех стали приглашать вступать в программу добровольного переселения. Люди уезжают в депрессивные районы, надеясь быстро получить гражданство. По закону они могут получить гражданство в упрощенном порядке. А им говорят, что нужна регистрация по месту жительства. Где им прописаться? В общежитии или при аренде – это регистрация по месту пребывания на время, пока действует договор.

Ирина Сампан: Вы сейчас состоите в партии «Яблоко»?

Светлана Ганнушкина: Нет. Я выдвигалась по списку «Яблока» от Чеченской Республики. Надежд было еще меньше, чем на Нобелевскую премию. У меня была цель поддержать «Яблоко». Основной задачей был месседж чеченскому народу, что мы с ними, что их судьбы нам небезразличны.

Ирина Сампан: Как вы оцениваете прошедшие выборы в Госдуму?

Светлана Ганнушкина: В Чечне их не было. Мне один анонимный избиратель прислал такой рассказ: «Город пустой. Нет «каруселей». От бюджетников не требуют, чтобы они сфотографировали бюллетени. Все сделано заранее. Все лежит в ящиках.»

Он говорит, что, если случайный избиратель заходил в избирательный пункт, все волновались и просили, чтобы он показал бюллетень.

Ирина Сампан: Насколько сейчас российская оппозиция выполняет функции оппозиции?

Светлана Ганнушкина: Оппозиция должна быть в Думе. В этом нуждается государство и президент. Сейчас в Думе одна «Единая Россия», один балласт.

Вначале закон Яровой содержал противоречие первой главе Конституции России – основе конституционного строя России. Там было предложение, что за определенные провинности человека могут лишить гражданства. Хотя в Конституции сказано, что российский гражданин не может быть лишен своего гражданства.

Ужасно то, что оппозиция не может объединиться. 

Состояние общества страшное. Недавно мне пришло в голову, что охарактеризовать его можно словосочетанием «агрессивная апатия».

Ирина Сампан: Нет оппозиционного лидера, за которым пошли бы люди?

Светлана Ганнушкина: Люди идут голосовать, потому что они хотят, чтобы проводилась определенная политика. Харизматичный лидер не нужен в демократическом государстве. Работающей системой руководить могут нормальные люди, а не герои невероятной силы.

Никаких революций нам не надо! Русский бунт, как известно, бессмысленный и беспощадный. Я с этим совершенно согласна. У нас есть две группы людей, которые не усомнятся в том, что можно проливать кровь. Это наши экстремисты, националисты. Вторая — правоохранительные органы. Они вам не «Беркут», они применят силу без никаких сомнений и жалости.

Я чувствую, что политический кризис есть. Сейчас опасное время. Мы пропустили возможность пойти эволюционным путем – провести честные выборы.

Революционный путь страшен для нас, для такого разнородного общества с внутренней застоявшейся агрессией.

Ирина Сампан: Тогда какой выход?

Светлана Ганнушкина: Не знаю. Я боюсь, что сегодня вам кто-то даст прогноз на будущее России. Это меня совсем не радует. Я бы очень хотела, чтобы наши власти остановились и подумали, что творят, что значат слова «Россия встала с колен». У нас дорожает медицина, дети не могут бесплатно учится. Это должно привести к какому-то взрыву. Я не хочу этого взрыва ни для себя, ни для нашего народа. Власть рубит сук, на котором сидит.

Ирина Сампан: Если будет какой-то социальный взрыв, Россия отвлечется от Донбасса?

Светлана Ганнушкина: Я не знаю. Это подростковая психология, когда вы не можете предвидеть, как ваш собеседник поведет себя. Он и сам может не знать. Может, отвлечется, а может, и нет. Донбасс – это прекрасное отвлечение от внутренних проблем.

Мы давно находимся в точке, в которой маленькие изменения могут повлечь за собой колоссальные изменения.