Здравый смысл был на стороне Украины, — Малышко

Ирина Малышко, доктор философских наук, которая жила некоторое время в оккупированном Донецке и написала на основе пережитого опыта книгу-дневник «Война маленького человека», рассказывает о пережитом.

Ирина Славинская: Расскажите о себе. Ирина Малышко — это маленький человек?

Ирина Малышко: Да. Я родилась в Донецке, перед войной 10 лет жила в Москве, где защищала докторскую диссертацию, преподавала в университете, а потом так сложились обстоятельства, что я вернулась в Донецк перед самой войной и оказалась свидетелем тех событий, которые там произошли.

Ирина Славинская: Как это было? Что происходило в городе и какой для вас была точка отсчета начала войны?

Ирина Малышко: Мои «дневники» — это мое личное субъективное мнение о том, что происходило. Я хорошо помню, момент перед 1 марта. Тогда все жили в Фейсбуке: утром или ночью просыпаешься и сразу заходишь туда, смотришь, что происходит. И я помню, как поздно ночью я нашла на Фейсбуке пост, о том, что мой знакомый, очень прагматичный человек, приглашает всех на митинг на 1 марта. И я поняла, что, если он оторвал от дивана, цитирую по книге, «свой идеально накачанный зад», то значит это не просто так, это не какие-то игры местных политиков, потому что этот человек в каких-то мелких делах участвовать не будет, и тогда мне стало по-настоящему страшно.

Я хорошо помню этот митинг 1 марта. По моим ощущениям, там были люди не донецкие. Донецкие мальчики — другие. Я ехала по своим делам мимо площади. И такое ощущение, что ты попадаешь в какой-то параллельный мир. И все выходные, весь май, было страшно высунуться, учитывая, что я жила в центре.

Это какая-то другая реальность. В книге также есть момент, как 9-го марта мой друг делал проект «Небо над городами Украины». Он попросил меня выйти и сфотографировать небо над Донецком. Я из дома никуда не выходила, но спустилась во двор, а небо было серое-серое, печальное-печальное, как будто тучи Мордора накрывали город.

Ирина Славинская: Как реагировали другие горожане на наличие чужих?

Ирина Малышко: Все уже разделилось во времена Майдана, и выбор всеми уже тогда был сделан. Поэтому реагировали в зависимости от своих политических установок, то есть мы видим, то что мы хотим видеть.

Лариса Денисенко: Я согласна с вами, выбор, наверное, был сделан на Майдане, но это был один выбор, когда все равно люди держались так или иначе за украинцев, за тех, кто живет здесь. Но мы говорим и о чужих людях, которые приехали в город и, возможно, тоже испытывали те самые чувства тревожности, которые испытывали и вы. Это немножко другая история, другой выбор, мне кажется.

Ирина Малышко: Здесь очень сложный момент, потому что я видела в них других людей, а мои знакомые, у которых был другой выбор, видели в них людей, приехавших из Винницы. Там уже пошли личностные интерпретации.

Также я хорошо помню слухи, что гостиницы нашего города были заполнены мальчиками из Белгорода. Поскольку я много лет жила в России, мне эти слухи показались абсолютно верными и правильными. При этом сказать, что не было людей, которые в Донецке это не поддерживали — это неправда, и сказать, что весь Донецк кричал: «Путин, введи войска,» — тоже неправда.

Я очень аполитична по своей сути, меня это никогда не интересовало, и я всегда была космополитом, а тут из космополита, я стала патриотом. Я прошла все наши проукраинские митинги, как и многие люди, которые понимали, что надо что-то делать, когда на твоих глазах все задается и никто ничего не делает.

Лариса Денисенко: Страшно ли было на проукраинских митингах?

Ирина Малышко: Нет, первый митинг, я тоже никогда не забуду. Это было в самом центре Донецка, нас пришло несколько тысяч, машины пищат, фан-клуб «Шахтера» поет «Червону руту». Это одно из самых ярких и позитивных ощущений всего этого периода.

Здравый смысл был на стороне Украины, и поэтому Украину поддерживал средний класс, потому что они понимали, что все, что они построили, куда они вложили все свои усилия, — все летит в пропасть. Это все может существовать лишь в рамках определенного нормального функционирующего государства. И тогда, на мой взгляд, собрался цвет Донецка: студенты, средний класс, по-европейски одетые люди. Это было возле памятника Архангела Михаила, и было некое ощущение победы.

Для меня был переломный момент после митинга 13 марта, когда погиб человек. Это была первая кровь на улицах мирного города. После этой смерти все ожидали какой-то реакции хоть от кого-то, с какой-то государственной части, а реакция была, как обычно: «Давайте уважать мнение противоположной стороны». На мой взгляд, это был match point. Хотя я понимаю, что за всем стояли КГБ, Путин, а потом уже просто был этот ком событий.

А как начиналась война, я тоже очень помню. Я шла к маме, и на проспекте Мира около меня остановился военный джип, где сидели какие-то дяди с черными бородами, золотыми зубами и автоматами, и меня спросили, как куда-то проехать. Мне стало страшно, я им махнула в какую сторону ехать, а потом у меня возникла мысль, то надо было им сказать: «Слава Украине!».    

Еще один такой момент войны, когда летели самолеты 26 мая. Я сидела дома и услышала гул. Я хорошо помню свой пост в Фейсбуке: «Я надеюсь, это наши самолеты».

А однажды я пошла в центр, а потом возвращалась домой пешком, потому что уже были взрывы и трамваи перестали ходить. И по дороге домой я увидела людей, которые стояли и ловили рыбу. Между мирной и военной жизни не было рубежа. Шла мирная жизнь и в нее какими-то струями входила военная жизнь.

Город был практически пустой. Но целое лето я была в Донецке, потому что не хотела становиться переселенкой в Киеве, поскольку слышала, что говорила наша страна о людях оттуда. Я решила ждать Яроша на белом БТРе. Это было наивно, но я до последнего был уверена, что это все не может долго продолжаться, и оно должно быстро закончиться.

Я жила в подъезде одна и со мной еще две бабушки-пенсионерки. Практически все выехали. Но самое интересное, что человек привыкает даже к обстрелам. Ты начинаешь жить военной жизнью, и она становится твоей реальной жизнью.

Я уехала, когда поняла, что Яроша на белом БТРе я не дождусь, когда войска вошли в Новоазовск.

Ирина Славинская: А почему именно Яроша?

Ирина Малышко: Это была местная шутка. Было много местного сленга, например, «пижама для выхода в свет».  

Ирина Славинская: А в чем шутка?

Ирина Малышко: Потому что рано утром я однажды проснулась от взрыва около моего дома, в одном нижнем белье вышла на балкон и увидела, что бегут люди, а я в этот момент даже не могу понять, где у меня что, а взрывы продолжаются. Все ложились спать одетыми, и это называлось «пижама для выхода в свет», потому что, если эту жизнь не превратить в шутку, то можно сойти с ума.  

Когда я уехала к маме на дачу, чтобы спастись от обстрелов, мы все равно попали под них, но нас спас папин сад, деревья взяли на себя осколки, а в соседнем воре погибла девочка. Тогда стало понятно, что надо уезжать, и я уехала.

Война — это тот опыт, который человеку не нужен.

Пока человек не поймет, что главная ценность в нашем мире — это человеческая жизнь, то хорошего будущего у нашего человечества не будет. Война сегодня приобрела совершенно другие формы по своему содержанию и требует гораздо больше невинных жертв. Это серьезный анализ для ученых.

За нынешними войнами сейчас стоят деньги и поэтому сегодня у нас самая главная ценность — это дележ материальных ресурсов.

Лариса Денисенко: Понимают ли войну «маленького человека» из Украины «маленькие люди» в Российской Федерации?

Ирина Малышко: К счастью, меня в Москве окружали нормальные адекватные люди, которые все понимали тогда и все понимают сейчас, и в общем-то мне в этом плане повезло.

Ирина Славинская: Зачем вы вели дневник вашей жизни в Донецке?

Ирина Малышко: Я там осталась совершенно одна и единственным способом общения у меня был Фейсбук. Это было для меня снятие стресса. Я сидела там, как чукча, и писала. Меня стали читать. У меня появилось достаточно большое количество набранного материала, и друзья посоветовали мне объединить его. А потом я сломала ногу, и два месяца на диване просто нужно было чем-то заниматься, и я это все объединила.

Я писала даже не для людей, а не для коммуникации, я сама снимала стресс, потому что находится сам с собой во всем этом — это достаточно сложно. Мне нужно было выговориться и, когда я это сделала, мне стало легче.