Фото Милы Мороз
Андрей Стрижак: Та ситуация, в которую я попал, это ситуация только вперед, назад возврата уже никакого быть не может. Пока Лукашенко остается у власти, я остаюсь для него очень важной мишенью. И то, что мы делаем с моими коллегами, тоже остается очень важной мишенью.
Палина Бродик: Правозащитник Андрей Стрижак — сооснователь Фонда солидарности BYSOL. С началом протестов в 2020 году организация помогает жертвам репрессий в Беларуси. Мы встречаемся с Андреем в Вильнюсе, куда он переехал с маленьким сыном и командой.
Андрей Стрижак: Самая лучшая охрана для меня сейчас — это постоянное изменение моих поведенческих императивов. То есть я меняю маршруты, меняю места, где я могу быть в городе, постоянно смотрю за тем, есть ли за мной слежка. На данный момент я ее за собой не вижу.
Палина Бродик: До этого Андрей Стрижак несколько лет подряд ездил на Донбасс как правозащитник — регистрировать военные преступления для международного суда в Гааге.
Андрей Стрижак: Самые серьезные моменты атак, пропагандистских и не только, я всегда сравнивал: это вот приблизительно так, как было одним июльским вечером 2017-го года в Золотом-4 или нет, или еще это не так, это вот похоже на ту ночь в Песках, когда я думал, что я уже точно не вернусь?
Палина Бродик: Мы поговорим о выдержке белорусских активистов, об ошибках BYSOL, о фокусе на помощь внутри Беларуси. А также — о мотивации Андрея не останавливаться.
Андрей Стрижак: В 2005 году я сломал позвоночник очень тяжело, и я не ходил очень долгое время. Врачи сказали: «Ты ходить не будешь, готовься к коляске и прочее». У меня была цель, у меня была задача, у меня были расставлены приоритеты, я должен был научиться наново ходить.
Палина Бродик: Это подкаст Пашпарт, о беларусах вне Беларуси, и я, его ведущая, Палина Бродик.
Андрей Стрижак: С пятого июля по конец августа я находился в Украине, фонд был создан в середине августа. И пробыл ровно две недели в Украине, затем мы переехали сюда. По той причине, что у нас там много коллег, которые работают в гражданском секторе и не только, я отслеживал, что происходит в Украине и достаточно глубоко был погружён в процесс внутриукраинский… С 2015 года я работал на Донбассе документатором военных преступлений. Работал медицинским волонтёром и знал о проблемах, которые существуют внутри страны.
Одна из проблем — это ветераны вооруженных сил, которые зачастую на гражданке не могут найти себе нормального применения. В силу разных причин, в первую очередь это посттравматический синдром, необустроенность социальная. Я знал о том, что в Украине есть возможность организовать таких людей, и не только таких людей, для того, чтобы сделать какую-то заказную провокацию.
В Киеве, к сожалению, происходят такие ситуации, как нападения на активистов, в Киеве, к сожалению, происходят заказные убийства, такие как взрыв автомобиля с Павлом Шереметом, и, взвесив все «за» и «против», — принцип безопасности для нас основной. То есть то, чем мы занимаемся — это вещь, которая ну очень раздражает Александра Григорьевича, и сделать какую-то провокацию в Киеве намного проще, чем здесь, в Вильнюсе. Потому что Вильнюс — это НАТО, это Евросоюз, и совершенно другие возможности защиты со стороны государства. Несмотря на то, что Литва намного меньше, чем Украина, я оцениваю ее возможности по нашей защите здесь намного выше, чем потенциальные возможности Украины по защите белорусских активистов в Киеве.
Палина Бродик: Следственный комитет Беларуси возбудил в отношении Андрея Стрижака уголовное дело. Он признан обвиняемым по факту массовых беспорядков в Минске.
Ты чувствуешь себя здесь в безопасности?
Андрей Стрижак: Относительно. Потому что, как плюсы близости Беларуси, так и минусы близости Беларуси. Здесь очень много людей, которых чисто визуально ты не можешь отличить от «тихарей», которые в Минске, например, могли бы за тобой ходить. Ну потому что здесь тоже такие есть, в спальных районах живут люди. И если, например, говорить про какую-нибудь западноевропейскую страну, ясно, что там славянский тип ты определял бы моментально, если это «наружка» или еще что-нибудь. Здесь просто таких людей много. Но в целом, несмотря на то, что здесь явно очень много белорусской и российской агентуры, Литва, за счет того, что страна маленькая, здесь все на виду. И если появляется какой-то непонятный персонаж, который начинает делать какие-то непонятные вещи, очень быстро местные определяют и нейтрализуют. То есть человек либо лишается возможности нахождения в стране, либо ему показывают и объясняют, что он работу свою подрывную здесь вести не сможет. В этом специфика Литвы и в этом ее такая дополнительная защита, с точки зрения нашей работы.
Палина Бродик: Более 50 тысяч человек уже пожертвовали деньги для BYSOL. На сайте фонда в отчете за 2020ый год сообщали о 3 млн евро. Взносы идут на помощь семьям политзаключенных, стачкомам, дворовым сообществам, уволенным работникам, а также отчисленным студентам.
Андрей Стрижак: BYSOL — это живой организм, который реагирует на то, что происходит в белорусском обществе. Если проследить всю историю существования организации, то можно увидеть, что мы каждый раз реагировали на то, что происходит, на те вызовы, которые появляются. Изначально наша задача была собрать деньги и компенсировать увольнения людям, которые потеряли работу в связи с политическими взглядами. Фактически, от того стартового нашего предназначения сейчас осталось только одно направление, которое называется переобучение, когда мы людям помогаем получить новую профессию после того, как они потеряли работу из-за репрессий. Частично эту функцию также выполняет наша программа персональных сборов, когда человек может заявить о том, что ему нужна какая-то сумма поддержки, и люди делают ему donate, и он получает эту сумму.
Все остальное наросло в процессе: и поддержка дворовых инициатив, и поддержка политзаключенных, и сам по себе платежный механизм площадки BYSOL.org появился в процессе. И мы отлично понимаем, что в зависимости от вызовов, которые будут стоять перед белорусским обществом, BYSOL всегда будет работать с ними. Потому что сегодня фонд BYSOL — это больше, чем фонд, это само понятие белорусской солидарности. Мы тут как инструмент, как механизм этой солидарности, поддерживающий. И солидарность всегда — и в мирное время, и в военное время пригодится.
Например, из таких мыслей и взглядов, которые у нас есть на будущее, что мы могли бы делать, для меня одним из важных моментов, что бы я делал в новой Беларуси, является использование тех связей, тех наработок, тех навыков, которые были получены в ходе работы в BYSOLе, для привлечения инвестиций в страну. Для того, чтобы стоить новую Беларусь, нужны будут строительные материалы. А такими строительными материалами, в первую очередь, являются люди, которые своими навыками, умением, деньгами, связями, пониманием реальности — бесценный потенциал, бесценный фактор, который в Беларусь нужно будет привлекать. И вот те контакты, которые наработаны в ходе работы BYSOL, конечно, все лягут в строительство этого нового здания, в котором мы будем жить — в новую Беларусь. Другой момент — это то, что даже после того, как все закончится, на самом деле все начнется. Мы понимаем, что социальных проблем будет не меньше, чем сейчас при «лукашизме». И сейчас BYSOL — это единственная действующая структура, которая может привлекать ресурсы на решение таких проблем.
Раньше, до того, как все произошло 9 августа, были Улей, были Мола-Мола — были другие площадки, которые моги бы работать в этом направлении. Сейчас их нет, и, как минимум, пройдет какое-то время после того, как произойдет победа, эту функцию кому-то нужно будет выполнять. Мы очень надеемся на то, что появятся снова какие-то структуры, но по факту опять все ляжет на нас.
Поэтому работы много будет всегда и, я думаю, что и после победы нам будет, чем заняться.
Палина Бродик: К вам довольно часто прилетали претензии, что вы пилите гранты, пилите все донейты и так далее. Вы говорили о том, что вы не используете деньги, которые приходят из краутфандинга на оплату своего персонала. Сколько людей у вас сейчас работают на зарплате, и сколько получает Стрижак?
Андрей Стрижак: Сколько получает Стрижак? Стрижак получает ту сумму, которая достаточна ему для жизни в Литве. Это не какие-то заоблачные суммы, это деньги, которые приблизительно равны средней зарплате, которую здесь получает обыкновенный работник. Если говорить про то, откуда берутся деньги на содержание всей команды, то, действительно, у нас были отдельные сборы под команду. Они приносили какие-то неплохие результаты вначале нашей работы, пока был такой вал, интерес, пока люди донатили очень активно вообще на все белорусские активности.
Впоследствии эти суммы начали снижаться, но нас как-то еще страховали наши коллеги, партнеры наши бизнесмены, которые делали прямые какие-то вливания на то, чтобы команда могла работать. Плюс мы получали определенную поддержку, не финансовую, но материальную, здесь, будучи в Литве, от местных бизнесов. И из этого складывалась наша общая смета, наш общий бюджет, за который организация существовала и жила.
Сейчас ситуация немножко меняется. Понятно, что donate сейчас в основном идут либо целевые, либо на каких-то конкретных людей, либо на какие-то конкретные программы, и количество денег на поддержку команды уменьшилось. Мы начали применять методы на привлечение дополнительных средств, как, например, чаевые. Сейчас за последние несколько месяцев, наверное, месяца три или четыре, у нас действует такая возможность, что когда человек кому-то делает donate, он может вручную выбрать, какой процент к этому добавить, чтобы поддержать работу инструмента нашего — сайта, нашей команды. Какой-то ресурс из этих денег приходит, и мы можем ими пользоваться, какая-то часть денег — это, по-прежнему, поддержка наших коллег из бизнеса, какая-то часть денег — это и институциональные фонды, в которые мы подаем заявки, и реализуем их. То есть там тоже есть возможность заложить какую-то зарплатную часть.
Но в целом я не скажу, что это какие-то заоблачные суммы для людей, и одна из причин, по которой мы сейчас… Один из серьезных вызовов — это обеспечение людей всех финансовой поддержкой, ведь в нашей команде только один человек работает и живет в Литве, все остальные — это релоканты. Это те, кто выехал из Беларуси, у них нет здесь ни квартир, ни какого-то подспорья, на которое можно было бы опереться. Сейчас у нас работает до 15 человек в фонде. В Вильнюсе непосредственно 12-13, несколько на удаленке, и порядка десяти-двадцати волонтеров у нас еще есть. В пиковые моменты, когда у нас было огромное количество выплат, когда мы работали с сотнями и тысячами человек, у нас работало до 30 человек. Сейчас мы очень сильно сократились и постепенно делаем реструктуризацию, смотрим, как нам построить работу таким образом, чтобы в случае, если у нас будут какие-то перебои с поступлением денег на команду, мы могли б продолжать свою работу. Это сложная задача. Но мы ее решаем.
Палина Бродик: На сайте BYSOL можно самостоятельно запустить сбор средств на определенные нужды. В три раза больше, чем планіровалось, собрали на помощь семье Андрея Зельцера. Он погиб в перестрелке, когда в сентябре 2021 года сотрудники КГБ ворвались в его квартиру, а он, по версии следствия, выстрелил по ним из ружья. Также погиб и офицер спецподразделения «Альфа» КГБ Дмитрий Федосюк. У Андрея Зельцера остался 10 летний сын. Его жена задержана и подозревается в соучастии убийства силовика. На защиту жены и содержание ребенка через байсол уже собрали 18 тысяч евро.
Андрей Стрижак: Мы не объекты, мы — субъекты, мы как раз те, кто делает эти изменения. И вот когда ты помнишь и видишь это все, знаешь, скольким людям удалось помочь, знаешь, скольким людям не удалось помочь, знаешь, что удалось достичь, чего не удалось достичь, ты понимаешь, что история пульсирует у тебя на кончиках пальцев, ты ее делаешь. И это, наверное, один из самых мощных стимуляторов, который заставляет делать что-то дальше.
Палина Бродик: BYSOL был, наверное, одной из самых интересных тем для белорусской пропаганды на протяжении всего предыдущего года. Столько внимания, сколько уделяли вам, мне кажется, даже Светлане не уделяли. Может быть, у меня немного искаженная перспектива, но так, по моим ощущениям, было, либо где-то поровну. И понятно, в принципе, почему. Но как вообще вам удавалось все это переносить? Как вы выдержали весь тот шквал негатива, который на вас обрушился, и как это отразилось на команде — насколько сильно она видоизменилась, и на процессах тоже?
Андрей Стрижак: Ну, во-первых, BYSOL не был, а BYSOL есть прицелом пропаганды, потому что до сих пор они не упускают возможности упомянуть о том, что там «небезызвестные какие-то мошенники» и все остальное. Но действительно, основной удар шел с начала ноября по конец января. Это было видно, что есть заказ и есть его отработка. Причем работали не только госпропагандисты, работали всевозможные платные и бесплатные помощники пропагандистов — кто-то в силу своего не очень большого ума, кто-то в силу достаточно серьезных интересов в том, чтобы мы прекратили свою работу. Вышло так, что да, действительно, атака пошла очень мощная и очень скоординированная.
По поводу команды и по поводу того, как выдержали. Тут важный момент то, что основная часть нашей команды непубличная. Соответственно, они этот удар получают косвенно, то есть они получают его в личку в Facebook, они не получают его там в комментариях или еще где-нибудь. Основной удар пришелся на меня как на человека самого публичного в этой всей истории, и тут я, в принципе, рад и доволен тем, что так вышло. Потому что мне эта ситуация далась тяжело, но я понимаю, что многие на моем месте просто бы не выдержали эту историю по простой причине, что мой бекграунд позволяет мне выдерживать разные интересные события в своей жизни.
И я научился ходить, я восстановился. Позже после этого в моей жизни были другие потрясения. Например, в 2014-м году так вышло, что я оказался на горячей линии Евромайдана-SOS как раз в тот день, когда был расстрел на Институтской. И одна из моих рабочих задач была перезванивать родственникам погибших, которые были у нас в базе. Меня никто к этому не готовил, то есть у меня не было специальной подготовки, мне пришлось это делать на ходу, учиться этому всему. После этого я работал на Донбассе, работал с очень сложными ситуациями и бывал в разных критических ситуациях. И я, как сейчас вспоминаю, самые серьезные моменты атак, пропагандистских и не только пропагандистских, я всегда сравнивал: это вот приблизительно так, как было одним июльским вечером 2017-го года в Золотом-4 или нет, или еще это не так, это вот похоже на ту ночь в Песках, когда я думал, что я уже точно не вернусь? И все время эта калибровка помогает: когда ты понимаешь, что было больше треша в жизни, чем то, что сейчас происходит, тебе становится немножко проще.
Сводя к простому ответу: ситуация атаки на BYSOL не превысила критических каких-то значений, которые были раньше в моей жизни, бывало и хуже, реально.
Палина Бродик: На youtube-канале Фонда Солидарности BYSOL публикуют видео со словами поддержки от знаменитостей, истории политзаключенных. В частности, там есть видео о детях, которые рисуют рисунки, чтобы отправить их политзаключенным.
Палина Бродик: В какой момент ты перевез своего ребенка сюда? Как тебе удается совмещать многочасовую ежедневную работу, без выходных иногда, с воспитанием сына?
Андрей Стрижак: Есть несколько часов, отведенных для этого. Например, это утренние часы. Он очень рано поднимается, и где-то около двух часов у нас есть с ним на общение с утра. И если мне удается среди недели, например, отскочить домой или вернуться домой и из дома продолжать работу, то это тоже такой момент — папа одной рукой работает, а другой, не знаю, помогает конструктор собирать малышу. А на выходных я сейчас себе поставил задачу — я не работаю вообще. То есть там два-три часа на проверку процессов, а все остальное время я могу уделять ему, себе, сну, еще чему-нибудь. Конечно, этого не очень много, не совсем достаточно, но это та цена, которую мы все платим. Ты определяешь — ты либо занимаешься одним направлением в своей жизни, либо другим. И, конечно, за все потом придется расплачиваться. Ты эти дни, которые сейчас… он растет, познает мир, а ты не рядом, эти дни не вернешь. Никак.
Палина Бродик: Недавно «Киберпартизаны» опубликовали список жалоб и карту жалоб, которые поступали за протестный год, и там есть и имена, и телефоны, и адреса. Смотрел ли ты на этот список, на эту карту, находил ли там знакомых? И вообще, смотрел ли свой адрес?
Андрей Стрижак: Это очень интересный вопрос, самое интересное, что ты первая, кто мне его задал. Потому что я видел этот парад в Фейсбуке, когда люди находили своих соседей, своих знакомых, одноклассников. Я, честно говоря, до этого вопроса даже не задумывался, а если кто-то из моих там, условно говоря, моих. Ну, во-первых, с одной стороны я не был активным участником действий в Беларуси августа-декабря, когда реально там были выходы с флагами — меня не было в стране. Ну как на меня стучать? Там по телевизору видела Стрижака — о, я его знаю? Ну что могли сказать люди? Наверное, сложно. Потому что все-таки 102 — это то, что люди говорят о том, что прямо там происходит.
Палина Бродик: Ну не на тебя лично, а в принципе, люди, которых ты знаешь.
Андрей Стрижак: Да, я понимаю, о чем вопрос. Как-то не было у меня желания смотреть это. И знаешь, я сейчас вспоминаю, была какая-то дискуссия относительно того, что вскроются архивы, и хотели бы вы посмотреть фамилии тех людей, которые на вас доносили. И я тебе скажу, что мне это неинтересно. Потому что за время работы с людьми я привык к одной очень простой максиме: человек способен на все, любой человек, каждый человек.
Нет очарования, нет и разочарования. Когда ты знаешь, что человек может совершить любую подлость и любой героизм по отношению к тебе либо другим людям, ты как-то спокойней к этому всему относишься. Поэтому я не удивлюсь, если я там увижу фамилии каких-то своих близких, многих из которых я потерял за эти полтора года, на самом деле, то есть я уже прошел этот путь. Я уже понимаю, что это такое. И я готов к тому, что там может оказаться любая фамилия, но меня это уже не удивит.
Палина Бродик: Какие ошибки ты совершил за этот год, которые ты бы предпочел, на самом деле, избежать? И вообще, что было сделано неправильно, если так — «по-чесноку»?
Андрей Стрижак: Я считаю, что мы должны были сосредоточиться и сейчас мы сосредоточены на работе внутри страны. Чего не надо было делать? Не надо было заниматься вопросами поддержки выехавших из Беларуси. Потому что в моем четком понимании и тогда, и сейчас — тогда просто это была волна, и тогда надо было что-то делать, надо было хвататься за все. А это все-таки вопрос людей, которые постоянно здесь живут. Как диаспор, которые постоянно живут за рубежом, так и государств, потому что это ж в это государство приезжает человек.
И если мы говорим про поддержку выехавших, то, наверное, это самая сложная верификационная история. Потому что определить — человек выехал из-за того, что он спустя год карантина смог получить визу и ухватить жар-птицу за хвост и ускакать в Европу, либо что это действительно человек, которого преследовали, очень сложно. Потому что часто обе истории сочетаются в одном и том же человеке. И как ты будешь это оценивать с точки зрения — поддерживать/не поддерживать? Это очень сложно.
Не секрет, что возможностями воспользовались многие, которые не имели на это такого права, скажем так. Просто потому что была возможность получить гуманитарную визу на год и попытаться как-то построить свою жизнь. Вот это то, что я, наверное, сделал бы по-другому, я бы не включался так в эту программу поддержки.
Большинство людей, которые получают помощь, просто тихо, спокойно уходят и все. Кто-то скажет «спасибо». Окей. Мы не за «спасибо» работаем, нам это не так важно, но в целом, когда возникает эта история, что «мне не помогли и не помогли никому», то это не так, на самом деле. Не помогли конкретно какому-то человеку по какой-то конкретной причине. И этот тоже такой момент негатива в плане того, что ты понимаешь, что ты ничего с этим не можешь сделать.
Один из самых главных инсайтов за это время, который меня озарил, это то, что ты больше всего бесишься, когда понимаешь, что ты не можешь ничего сделать с ситуацией, а ты вообще никогда ничего не можешь сделать с ситуацией, когда это касается других людей. Другой человек принимает такое решение — и все, и что ты с ним сделаешь? Не знаю, если думать логикой властей, то его, наверное, можно убить. Но даже если ты человека убил, ты не изменил его отношения к ситуации, ты не переубедил его, не сделал своим сторонником или еще что-нибудь. Поэтому к этому нужно просто спокойно относиться.
Да, люди такие, люди имеют другую точку зрения. Поэтому, наверное, самая большая ошибка была считать, что мы можем охватывать помощью и тех, кто уехал, и тех, кто внутри страны. Сейчас мы на 90% работаем с теми, кто внутри страны. Есть, конечно, у нас программа экстренного релокейта, но это все равно про внутри страны, про тех людей, которым нужно прямо сейчас выезжать, иначе он сядет за то, что делает внутри страны.
Палина Бродик: Говорят, дорогая.
Андрей Стрижак: Не дороже денег, это, во-первых, а во-вторых, нужно понимать, что экстренный релокейт — это вещь, которая происходит здесь и сейчас, ее невозможно спланировать заранее, а все, что делается в очень быстрых темпах, оно обычно стоит денег. И тоже нужно понимать, что это не плата за услуги. BYSOL не туристическое агентство, которое вывезет вас на прекрасные пляжи Анталии или еще куда-нибудь, это вопрос эвакуации и это вопрос задействования самых разных людей, которые, в отличие от BYSOLа, работают за деньги.
Это сложный путь, это сложная история, как правило, непубличная совершенно, но люди, которые получали помощь через такую возможность, оказываются в безопасном месте. Это очень важная возможность для Беларуси сегодня, когда границы закрыты, когда есть реальная опасность попасть под уголовное преследование. Кто-то называет это «путем спасения», «дорогой жизни».
Когда я разговариваю с коллегами из США, я им всегда объясняю, что у вас во время разделения Севера и Юга было такое понятие как «подземная железная дорога». Это такое общественное явление, когда рабы бежали с юга на север. И вот сейчас происходит что-то подобное, мы просто помогаем людям в этом.
Палина Бродик: Осенью прошлого года очень многие из нас работали круглосуточно и без выходных. Сколько часов в день работал ты тогда и сейчас?
Андрей Стрижак: Наверное, проще сказать, сколько не работал. Учитывая, что моя такая работа началась еще в марте 2020-го, когда мы стартовали бойковид с Андреем Ткачовым и другими ребятами. И вот, собственно говоря, самая большая нагрузка у меня была тогда, потому что тогда мы, по сути, взяли на себя функцию Минздрава в плане обеспечения медиков средствами защиты и вытянули это, то есть смогли это сделать.
Тогда мы работали в среднем, наверное, часов по 16, по 18 в день. И мой день заканчивался — я засыпал за компьютером и у меня лежал телефон, который постоянно вибрировал от сообщений входящих. Я просыпался в районе 6-7 утра, когда амплитуда вибраций превышала определенный порог. Организм для себя определял, что уже все — началась работа, люди проснулись, надо что-то делать. Такая история длилась ровно три месяца, у меня был всего лишь месяц передышки — вот этот в Киеве, в июле, когда я не делал такой нагрузки, но у меня было постковидное время, я приходил в себя после болезни. А потом да, началась вся эта история — август, сентябрь, октябрь, ноябрь.
Это все, наверное, до января продолжалось, и вплоть до января у нас не было выходных, работали мы в среднем по 10-12 часов в день. И потом просто в январе я был подвергнут административному выключению на неделю. Меня просто отключили от всех процессов, у нас есть такая процедура — от одного дня до семи дней мы выключаем людей. И после этого я принял решение, что выходные — это выходные, а рабочие дни — это рабочие дни. Сейчас я работаю в среднем около 10-12 часов в рабочие дни, и на выходные где-то в течение двух часов для такой текущей проверки того, что происходит. Если нет форс-мажоров, таких, например, как посадка самолета с Протасевичем, которая произошла в воскресенье, и ясно, что никакого выходного в этот день у нас не было.
Палина Бродик: Меня она застала в поле под Киевом. К сожалению, пришлось моментально организовывать акцию и возвращаться к МИДу. Так какой у тебя допинг был?
Андрей Стрижак: Допинг был и есть — адреналин. Это первое, на чем я держусь. Конечно, есть еще фактор алкоголя, никто его не исключает. Это достаточно большая проблема для такой работы как наша, потому что многие используют его как такое легкое снотворное, легкий антидепрессант, хотя, на самом деле, он депрессант. И это большая проблема для всего гражданского сектора.
Я думаю, что эти полтора года отожрали такой кусок здоровья у моих коллег и у меня самого, что мы будем очень долго восстанавливаться, если вообще будет такой шанс — восстановиться. Потому что, судя по тому, как разворачиваются события, это надолго и это очень плотно.
И самое интересное, что самый большой объем работы будет после победы. Больше всего, придется работать, потому что тогда нужно будет делать реформы, перестраивать страну, и это еще большие нагрузки.
Палина Бродик: Например, запой?
Андрей Стрижак: Наверное, скорее, выход из него для многих людей, потому что вопрос стимуляторов каких-либо — это всегда вопрос дополнительной нагрузки на организм. Ты обманываешь себя тем, что ты подменяешь реальный отдых какими-то другими делами, и организм не отдыхает. А это приводит к тому, что происходит очень интересный эффект. Психосоматика бывает очень разнообразной. Например, у нас были случаи еще во время «бойковида», когда у людей внезапно повышалась температура до 39, например. И человека загоняло в постель, человек лежал ночь, а утром у него ничего не было. То есть это какая-то ложная реакция организма. Были случаи мнимых гипертонических кризов, мнимых сердечных приступов. То есть всякие разные истории бывают, когда организм понимает, что ты… Это работает так: у тебя есть психика и есть соматика, то есть тело твое имеет определенные запасы прочности. А психика не имеет таких ограничителей, то есть она не до конца понимает, что тело не может сделать больше, чем оно может. Самый интересный момент, когда психика еще может держать нагрузку, а тело просто ставит блок, то есть идет аварийное срабатывание систем, и ты выключаешься. Очень важно не доводить до этого, потому что это очень стрессовый момент, и там и гормональные бури начинаются, и всевозможные другие проблемы. Мы с этим научились работать. К счастью, и я, и команда сейчас работаем в таком режиме, когда мы понимаем что есть режим отдыха, и есть режим труда, и они оба очень важны.
Палина Бродик: Какие у тебя были проявления?
Андрей Стрижак: У меня были проявления, которые я воспринимал как проявления психосоматики, но оказалось, что это был COVID. То есть у меня был такой период, когда я каждый вечер, по сути, лежал мертвым, потому что уставал очень сильно, и я просто его не заметил, как он у меня прошел. Я тогда еще думал: «Вот, это организм уже начинает глюки давать, успокойся». А я не могу успокоиться, потому что нагрузка вся все равно на мне, и так вот я COVID и перенес на ногах.
Палина Бродик: Так какая у тебя мотивация, кроме адреналина?
Андрей Стрижак: Мотивация? Я хочу жить в нормальной стране и хочу, чтобы эта страна была Беларусь, а не другая нормальная страна. В мире очень много мест, где можно жить очень хорошо и абсолютно спокойно, нормально работать, зарабатывать, спокойно возвращаться домой каждый день. Но тут есть очень важный нюанс — я уже не могу никуда вернуться, даже если захочу. Потому что та ситуация, в которую я попал, это ситуация только вперед, назад возврата уже никакого быть не может.
И это очень сильно бодрит, когда ты думаешь, что ты не можешь никуда больше вернуться, если ты не закончишь свою работу. И другой момент — это то, что люди, для которых ты делаешь то, что ты делаешь, получают важное, наверное, «вмешательство» (не очень правильное здесь слово), важное включение в их жизнь.
Я очень часто видел ситуации, когда люди, которые живут такой обыкновенной, спокойной жизнью, попадают в ситуацию преследования политического, которые абсолютно не готовы к тому, что их, с одной стороны, будут так жестко прессовать, а с другой стороны, что к ним придет кто-то и скажет, что вот — помощь, и за это ничего не нужно. У них реально меняется парадигма, меняется взгляд на жизнь. Часть из них считает, что это какая-то ошибка, случайность: кто-то помог, а на самом деле они все равно все козлы, все деньги воруют и никто никому ничем не помогают. Но у многих людей возникает ситуация — а так можно было вообще? И они выходят за рамки своего привычного мира, своего привычного мировоззрения и становятся другими. Они тоже становятся волонтерами, тоже начинают помогать.
Палина Бродик: На этом мы с Андреем Стрижаком поставили в нашем интервью точку. Мы еще говорили и говорили после окончания записи, но когда я вернулась в Киев, я поняла, что настолько увлеклась разговором, что забыла задать самый главный вопрос, который звучит в каждом выпуске Пашпарта.
Алло, алло! Андрей? Я знаю, что ты занят, но сейчас я задам тебе еще один наш традиционный вопрос, без которого мы просто не можем завершить наш выпуск. Что для тебя Беларусь в трех словах?
Андрей Стрижак: Беларусь — это место, где я родился. Беларусь — это место, где я, скорей всего, хотел бы умереть. Это центральный элемент всего, что я делаю в жизни сейчас. Потому что для мня это не просто паспорт в кармане. Это страна, которая имеет право на то, чтобы занять достойное место среди народов. Мне кажется жутко несправедливым то, что сейчас с ней происходит. И все, что я хочу — это, чтобы наша страна вернулась к нормальному развитию.
Над выпуском работали:
Саунд-дизайнер Алексей Нежиков,
Авторка сценария Мила Мороз