Беларусы — это не забитые партизаны — акционист Алексей Кузьмич

Палина Бродик: На выборы президента Беларуси 2020 года художник Алексей Кузьмич пришел в зеленом длинном плаще. Он зашел в минскую школу, где располагался избирательный участок, взял бюллетень и прошел с ним в кабинку. Вышел из нее он в набедренной повязке, а на груди у него висел бюллетень с нарисованным мужским половым органом. На ладонях и ступнях были следы крови. Он развел руками по сторонам, имитируя распятие, и простоял так полминуты. Затем вышел, оделся и ушел. Эту акцию он назвал «Верую» и объяснил, что неряшливо нарисованное изображение фаллоса — это символ главного человека в стране, на тот момент президента.

Алексей Кузьмич: Помню людей, которые стояли у входа, они улыбались, там бегали дети, никто не высказывал никакого возмущения типа «как же так, здесь дети, а ты здесь таким занимаешься». Наоборот, как-то все очень позитивно отреагировали, даже кто-то похлопал. Все, я быстренько ушел. Все действие заняло минуты три от силы.

Реакция последовала только со стороны комиссии. Председатель комиссии — женщина — подошла ко мне близко, начала снимать на телефон, говорила вежливо очень, просила уйти. Потом я на видео посмотрел: там сзади появился милиционер в белой форме парадной, нарядной, но так как я быстро ушел, он никак не прореагировал, и потом он мне дал одеться у входа. Потом, опять-таки, на видео это видно, он стоит с краю, но не подходит ко мне, не выходит на улицу, то есть вообще у него была функция охраны этой территории, спортивного зала, где проходили выборы. Люди никак не отреагировали.

Палина Бродик: Как будто такое происходит каждый день…

Алексей Кузьмич: Да, самому любопытна эта реакция, потому что, если бы я делал подобное в Украине, то реакция общества могла бы быть совершенно разной, не исключено, что кто-то бы захотел мне двинуть по роже или что-то в этом духе. Но вот в Беларуси обычно само общество реагирует очень лояльно на любые интервенции. Что не скажешь конечно, о структурах.

Палина Бродик: Это была первая часть задуманной акции. Вечером того же дня Алексей продолжил ее на митинге. Он снова вышел топлес, с бюллетенем на груди и в образе распятого, но на этот раз — перед отрядом ОМОНа и спецтехники.

Алексей Кузьмич: Я не понимал место, в которое я поеду. То есть я знал, я представлял себе картинку, которая примерно будет, но не представлял в каком месте города будет самая острая, самая горячая точка протеста. Соответственно, журналистов я тоже нашел по месту и как-то вообще так оказалось, что я там один был, без друзей, соратников, ассистентов, просто поехал туда один. Меня, получается, подкинули на машине и дальше я катапультировался, пошел и сделал. Реакция: как только я начал выходить, кто-то меня пытался остановить, какие-то люди там что-то кричали, говорили типа «не надо-не надо, куда он идет», но потом как-то, в итоге никто меня не трогал, ничего, потом начали поддерживать, кричать, аплодировать.

Палина Бродик: В ответ на его действия силовики начали стрелять. 

Алексей Кузьмич: Сплошные взрывы, сплошные выстрелы, какие-то фейерверки, и да, мы все побежали уже в 08:01 после этого. И со мной были мои знакомые, которых я встретил в этой толпе, там на самом деле оказалось достаточно людей, которые друг друга знают.

• И вот некоторые люди попали конкретно под замес, то есть кого-то избили, кто-то потерял сознание, кому-то там рассекли голову, кого-то прострелили, те люди, которые были рядом…. И все очень удивлялись, как я вообще оттуда вышел целый, когда выходил к ОМОНу.

Потому что мне на какой-то момент удалось преломить сценарий, ритуал, и остановить их наступление, ну насколько там, на полминуты, наверное, примерно, не считал. Ну, конечно, это не входило в их планы явно, то что один человек это сделает, поэтому они быстренько парочку гранат мне забросили.

Настроения были разные, кто-то был очень воодушевлен, кто-то подавлен. Сложно было уйти, потому что я был, еще раз повторю, голый, а мне нужно было добраться не домой, а до одного места (не так далеко, в центре города), где я мог бы пересидеть какое-то время. А кругом стоят заслоны силовиков и это очень сложно сделать, но мне как-то это удалось…

А потом, когда я пришел, где-то в течении двух часов я вообще ни с кем не хотел разговаривать, было такое ощущение как будто…из фильма «Гарри Поттер», когда поцелуй дементора, хорошее сравнение, когда из тебя высосали все эмоции, как будто ты пустой внутри, ты ничего не чувствуешь — ни счастья, ни горя, ни радости, ни грусти, ты просто какое-то существо без эмоций становишься. Мне кажется, эти чувства схожие с теми людьми, которые были на военных действиях, почему-то мне так кажется, хотя я там не был сам.

Палина Бродик: Алексею удалось убежать из-под пуль, но уже через несколько часов, в 4:30 утра за ним пришли неизвестные люди в масках. Около трех суток он провел в камере вместе с другими арестованными за протесты. Над ними жестоко издевались и пытали.

В девятиметровой камере находилось около 30-ти человек. Все время пребывания заключенным нельзя было, ни сидеть, ни лежать. Дышать было нечем. Периодически включали стробоскоп — резкий свет, бьющий в глаза, повышающий артериальное давление. 

Позже Алексея этапировали на Окрестино, где арестантов прогоняли «через коридор» — вид пыток, когда силовики выстраиваются в два ряда и избивают дубинками и ногами всех, кого проводят вдоль…Беларусскому художнику-акционисту Алексею Кузьмичу пришлось покинуть Беларусь. Вот уже почти год наш гость находится вне дома, успел пожить во Франции и перебраться в Украину, где сейчас занимается написанием новой книги о творчестве своего отца — Алексея Кузьмича-старшего.

Алексей Кузьмич: Мой отец художник, и я вырос, собственно, в этой среде, в художественной. С детства бывал у него в мастерской, на открытии выставок, даже был на открытии выставки, где Лукашенко открывал его выставку в 96-м году, в Художественном музее.
Отец в 75-м году представил полотно обнаженной натуры, обнаженной девушки: двухметровое живописное полотно, которое идеологически не было подконтрольно той среде, которая обосновывала вообще нужность художников и возможность выставления их в публичных пространствах.

И ему посыпались вопросы: А кто эти девушки, обнаженные на ваших полотнах? Почему они у вас лежат и ничего не делают? Почему нет идеологического обоснования этому? Они не купальщицы, они не банщицы, они не спортсменки, которые плавают, они не производители труда, которые перевыполняют план. Они просто лежат и ничего не делают, и вдохновляются своей красотой и природой вокруг.
Естественно, вспыльчивая натура моего отца дала почву тому, что в течение практически 15-и лет он был таким полузапретным художником в Советском Союзе, и его не допускали к выставкам, к заказам «кормушки», можно так сказать, потому как в то время вне официальной среды возможность зарабатывать на искусстве отсутствовала.

Тебе приходится существовать вне системы, в которой в то время художники катались, как сыр в масле: они могли сделать один заказ и безбедно жить год, ездить на курорты, посещать многочисленные страны Советского Союза, они покупали себе дачи, машины. В то время, как мой отец по три дня голодал, жил в коммунальной квартире, в подвале, цокольный этаж, там полуподвал был. К нему приходили натурщицы, ну это еще до знакомства с моей мамой. Они, в какой-то степени, его содержали, он их писал и создал серию работ под общим названием «В раю», такую романтическую серию, в которой изображена женская первозданная природная красота с её пороками, с её духовностью, со всем тем, что являет собой человек, что являет собой женщина.

Мой отец был опальным художником, он был непризнанным, он был… До 40 лет он не был состоявшимся, то есть, о нем никто не знал. Возможно, он бы так и умер в нищете, в бесславии, если бы он не встретил одну женщину, кем в последствии явилась моя мама. Она была младше его на 20 лет практически. И, после того, как он её повстречал, он сразу же написал её портрет. В целом у него была одна муза за всю жизнь, это была моя мама, и он написал более 1000 полотен с неё, не с её конкретно изображением, а с образом Мадонны, прототипом которой она явилась. То есть, главной музой, вдохновительницей.

Если вернуться ко мне, то меня часто противопоставляют ему. Что если мой отец манифестировал женский духовный образ такой чистоты, славянской красоты, духовности, возрождения… Для него искусство было, в первую очередь, утверждением красоты: красоты мира, красоты, божественной красоты, он совместил божественную и человеческую красоту в этом образе Мадонны, то есть, они в то же время как и иконы, в то же время как и женские портреты. То есть, они приближены к нам, к нам с вами. То его искусство — созидание.

Моё же искусство во многом считается деструктивным, считается разрушительным. И меня часто противопоставляют моему отцу как антипод. При том, что как пропагандистские структуры (которые часто пишут обо мне всякую грязь, они приводят отца в пример, что отец был настоящим художником, я же какое-то там посмешище или что-то квази-художественное), так и оппозиционные различные структуры (они тоже часто прибегают к этому примеру). На что, собственно, я никак не влияю и не пытаюсь переубедить их и повлиять на их мнение, потому что мне, скорее, интересен процесс. Потому как я считаю свою работу исследовательской и, да, я вхожу в художественный диалог со своим отцом, мне интересно его искусство и мне интересно взаимодействие нас как художников во временной перспективе.

Палина Бродик: При этом до 30 лет ты писал и говорил, что не видел себя художником. И только после этого стал себя вот уже в этом плане реализовывать. Чем ты занимался до, и как происходила эта трансформация?

Алексей Кузьмич: Ближе к 30-и годам, наверное, ну, наверное, такой, как у людей этого возраста происходит некий… некий личностный кризис, может быть. Да, когда начинаешь так задумываться о том, куда ты идешь вообще, к чему это всё. Видишь своё место в мире и осознаёшь, рефлексируешь себя, как субъект этого мира. В какой-то момент мне показалось, то, чем я занимаюсь, сижу, например, работаю в офисе дизайнером, работа, дом, какие-то тусовки, какие-то алкогольные друзья или тренировочные друзья, ну что-то такое, совершенно мимолетное и очень, очень бытовое. Я решил переформатировать, перепробовать, пересоздать, вообще пересобрать свой быт, свое восприятие, свой маленький мир в этом огромном мире и, собственно, занялся искусством.

Палина Бродик: Говоря о временной перспективе. Понятно, что в советское время была довольно сильная цензура. Сейчас в Беларуси, в современной, и за эти последние 26 лет, безусловно, она тоже была. Я даже на своём опыте могу сказать, что даже когда я еще училась в школе, я как-то купила себе книжку Хельмута Ньютона, фотографа известного в жанре ню, и в какой-то момент решила её отнести в лавку букиниста. И когда я туда пришла с этой книжкой, в отличном переплёте, с идеальными изображениями, просто вот, реально, очень хорошо сделанная книжка, но вот с таким содержанием, на меня вот эти бабушки в магазине этом посмотрели очень косо. Они созвали целый консилиум, полчаса совещались, вернулись и вынесли вердикт, сказав, что обнаженные фотографии они у себя продавать не будут. И это было, ну, наверное, году в 2005-м. Как видишь ты эти параллели с той цензурой советского времени и сегодняшней Беларусью? С какой цензурой тебе пришлось столкнуться?

Алексей Кузьмич: Я думаю, что идеология советского времени, она очень сильно отражена в современной Беларуси, хоть это и не целиком перенесённая идеология, но по тому, как известно, что лукашенковскому режиму не удалось создать самостоятельную идеологию, самостоятельную, автономную, но во многом он взял идеологию красной страны, красного человека, и даже тот факт, что Ленин стоит на главной площади нашей страны — это о многом уже говорит.

Естественно, цензура играла огромную роль, как в Советах, так и продолжает играть в Беларуси. Но, если в Советах выстраивался тоталитарный режим и полярность мнений была невозможна, то в Беларуси, ну по крайней мере до недавнего времени, режим всё же можно было считать авторитарным, и хотя бы там какая-то свобода СМИ была, хотя бы какие-то закрытые маргинальные художественные пространства, в которых можно было высказываться в нерецензируемых идеологических интенциях, но сейчас всё стало намного хуже.

• Честно говоря, я не представляю, как сейчас можно быть художником в Беларуси и не ассоциировать себя с политикой, абстрагировать себя от тем, не связанных с общественным, социальным и политическим пространством.

Рисовать там какие-то пейзажики, делать там какие-то поделки, участвовать в выставках, фестивалях, проводимых на государственных площадках, участвовать в тех же «Осенних салонах Белгазпромбанка» на территории государственной галереи Дворца Искусств, директором которой является человек, который просто напрямую запрещает художников и сотрудничает со всем властным аппаратом. Очень сложно, потому как это, вроде бы, твои коллеги, это художественная среда, но в то же время ты видишь жуткое лицемерие с их стороны, они делают вид, что, либо ничего не происходит, либо они там не видят, не замечают.

То есть, цензура, она есть, она держится, самое страшное, что она держится на этом конформистском большинстве, которое просто закрывает глаза на ситуацию, которая явилась в наше время. И, мне кажется, даже беларусская революция не выиграла, наверное, в первую очередь, не из-за того, что омоновцы были сильные, а из-за того, что сильная была вот эта середина, которая приняла чью-то сторону… Как всегда, выражение «мая хата з краю», оно актуально до сих пор, мне кажется, в Беларуси. То есть, здесь не столько цензура, сколько страх. Я работаю с этим страхом тоже в своем искусстве.

• Есть такой стереотип, что беларусы — это такой памяркоўны, забитый партизан, который боится вылезти из своего куста, и только может сделать это исподтишка, тихонько и будет терпеть до последнего момента. Мне же кажется — нет.

Мне же кажется, что это искусственный конструкт, который создан, который выгоден, навязывается, естественно, который был проведен имперской политикой, колониальной политикой. Я работаю с этим конструктом, опровергаю его своим искусством, в том числе.

Мне кажется, что эра партизан закончена. Эра коллективизма, она тоже пришла к концу. И, кажется, что та дорога индивидуализма, которую мы минули, ее еще предстоит пройти. Каждый должен осознать себя, в первую очередь, субъектом, каждый должен отвечать за себя, за свою жизнь, за свои поступки и должен взять эти вожжи в свои руки, своей жизни, а не надеяться на политиков. Не надеяться на запад, не надеяться, что некие сторонние силы помогут и вдруг сформируют в Беларуси нацию или гражданское общество, или же поменяют что-то, в плане политической и идеологической ситуации. Нет, я думаю, что это всё полный бред, и необходимо действовать самому.
Поэтому я изанимаюсь искусством действия, как искусством, которое вообще для Беларуси совершенно не свойственно, и примеров очень мало такого искусства, потому как это не комфортно. Комфортно работать в белом кубе, комфортно работать вообще лучше всего из-за границы и получать на это деньги заграничных фондов на твои выставки, чтобы из-за границы там что-то лаять на власть, как это многие художники делают. То есть, выбирают себе такую стратегию. Но это не моя стратегия. Всё-таки стратегия открытого боя, открытого конфликта, открытой игры для меня более.. ближе, что ли, интереснее. Потому как искусство для меня — это не какое-то жестко выстроенное принципиальное поле. Это скорее игра, но это игра моего театра.

• Я не играю в чьем-то театре. Я играю в своём театре и актером, и режиссёром одновременно.

Палина Бродик: Ещё в 20 году ты говорил, что у беларусов больше самоцензуры, чем цензуры в стране. Поменялось ли твоё отношение к этому тезису? Вот на примере видео с Протасевичем — мы видим, что у человека действительно, похоже, не было выбора, вряд ли он мог сказать что-то другое. И даже если он пытался это сделать, то, скорее всего, там просто был не один дубль, и пока они не пришли к желаемому результату, так сказать, он наверняка подвергался пыткам и избиению. Так вот, релевантно ли говорить, что в Беларуси больше проблема с самоцензурой, что люди просто-напросто остаются в молчаливом большинстве, не пытаясь ничего предпринять. Или, может быть, всё-таки тиски настолько уже зажаты, что люди прекрасно осознают, что иначе просто-напросто они окажутся в тюрьме?

Алексей Кузьмич: Я думаю, что здесь играет вообще ряд факторов, начиная от самоцензуры и страха, о котором ты сказала, заканчивая внешним воздействием той же России. Но самое главное, мне кажется, это исторические интенции, которые просто сидят уже в нашем архетипе беларусском.
Потому что когда встречаешь беларусов, сразу видишь, что они беларусы, они себя ведут очень по-особенному, начиная от каких-то физических микродействий и заканчивая мыслительным процессом. Они очень аккуратные, они очень думающие, они очень боятся сказать чего-то лишнего, и они вообще, в принципе, боятся.

Страх — это уже тот, наверное, программный код, который очень сложно вычистить, но я думаю, что это возможно сделать.

Страх играет как положительную роль, когда тебе нужно убежать от какого-то хищника, от льва. Так и, скорее, в нашем обществе он играет роль отрицательную, которая приводит в итоге к самоцензуре. Возможно, нет реальной опасности, но этот страх настолько велик, что человеку ничего не остаётся делать кроме как замолчать, кроме как опустить руки и пригнуться, а, может, и стать на колени, даже так. Что, мы видим, происходит сейчас в беларуском обществе.

• Конечно, мне жаль, что мы пришли к такому состоянию, но стоит учесть и признаться, хоть это и тяжело, что мы сами виноваты. Мы сами это выстроили, мы не ответили на вызов времени.

В течение многих моментов истории мы не ответили на него правильно, поэтому мы пришли к такому состоянию. И просто так, по щелчку пальцев, что-то поменять, даже осознав… Как многие люди в розовом цвете видели августовские события, и звучали такие слова, что за несколько дней, за несколько месяцев, если учитывать ковидное время, с солидарностью, то образовалась нация… Ну это, наверное, глупо. Это ещё один из видов верования, которое ни к чему хорошему особенному, как мы видим, не приводит. Нужна трезвая, расчётливая оценка, нужно критическое мышление, и, прежде всего, необходима самокритика.

Необходимо признать, что у нас есть проблемы, что их нужно решать, что эти проблемы личностного характера и коллективного характера. Все они должны быть подвержены реформации, а, может быть, и форматированию. Вот когда мы форматнём эти жёсткие диски, которые у нас в головах, может быть, тогда что-то и поменяется. До этого остаётся только верить.

Палина Бродик: Уже скоро год, как ты находишься за пределами Беларуси. Ты говорил, что ты планируешь немного попутешествовать и проводить какие-то лекции, рассказывать, что происходит в Беларуси. Что ты успел сделать за этот год?

Алексей Кузьмич: Ну, за этот год… Вот сейчас я в Украине. Первым делом я уехал в Украину после того, как покинул Беларусь. Потом я проездил по европейским странам, долгое время жил во Франции, в Берлине, был также в Черногории и в других странах. Во Франции больше всего времени прожил и сделал там акцию, она называлась «Имитация», в которой я написал письмо Макрону и вышел с фейковым коктейлем Молотова, в котором было молоко внутри, я вышел к Елисейскому дворцу.

В общем, в этой акции сама имитация играет определяющую роль, имитация многих процессов в обществе и политике, которые мы наблюдаем, многоступенчатость, многогранность вообще всего, не деление на белое и чёрное, не деление на свой-чужой, обман — 1 апреля не случайно акция была сделана — осознанный обман, осознанное манипулирование многими процессами, в частности революциями.

Мне кажется, что революция в наше время уже невозможна в том состоянии, в котором она была, например, во время Великой французской революции или во время русской революции 1917 года.

Я рефлексировал о насилии, о монополии на насилие, о пацифизме — то есть о тех вещах, которые, мне кажется, играют очень сильную роль, когда мы говорим о государстве, когда мы говорим о режиме, когда мы говорим о системе в целом. И те потуги, которые выдаются за революции (чуть ли не каждый год в различных точках мира)… Мне кажется, что это имитация того великого слова «революция», в которое изначально вложен совершенно иной смысл. Где, как не во Франции, беларусскому художнику, который живет там всего лишь несколько месяцев, нужно было провести такую акцию? То есть своим действием я уже тоже доказал, что это имитация, потому как в письме было сказано, что я пришел совершить революцию.

Палина Бродик: Скажи, вот сейчас мы наблюдаем такую ситуацию, что в этом дуализме, в этом противостоянии советского и национального , национальной идеи беларусской, которая выражается через национальные символы-беларусского флага, герба, языка, в том числе, мы видим усиление национальной идеи, которая , наверняка, будет и дальше развиваться, и это в общем-то вторит тому, что мы наблюдали в Украине за последние семь лет, в то время как вообще-то в мире чаще говорят о том, что нация не может и не должна быть такой монолитной и есть мультикультурализм. Как ты относишься к тому, что грядет в Беларуси и вот к этому, такому противостоянию в национальном контексте?

Алексей Кузьмич: Это очень опасный момент, который, как ты правильно заметила, в Украине присутствовал, присутствует и присутствует до сих пор. Кто-то говорит, что мы можем избежать момент национализации в Беларуси, но мне кажется, что все указывает на то, что вряд ли (хотелось бы ошибаться, национализм мне не близок).

Я не считаю нужным ограничивать человека, вводить его в некий коридор, который идентифицирует личность, как принадлежащую к одному лагерю, потому как мир широк. Он намного больше, чем тот кусочек территории, на котором живет определенный круг людей, считающий себя неким целым, пятном на карте. Что в целом, мне кажется, в корне не верно, потому как мы даже с тобой вдвоем сидим, но мы разные люди совершенно, мы читаем разную, скорее всего, литературу, у нас разные хобби, мы смотрим разные фильмы, и в тот период доступности информации уходить в национализм и кричать, что «вот мы беларусы, и мы такие-то и мы лучше других»…

Если быть последовательным, то тогда необходимо сравнивать себя с рядом проживающими народами, говорить, что вот эти народы плохие, а мы хорошие, и если быть последовательным, то можно пойти и дальше: попробовать завоевать их территории и прийти, в итоге, к фашизму. То есть национализм — это дорога к фашизму. Это с одной стороны.

С другой стороны, национализм здоровый — он необходим. Необходим, потому как, конечно, всегда существует опасность аннигиляции тебя тем субъектом, который рядом, который далеко — который может быть как другом, так и врагом, и стирание тебя как идентичности, вбирание тебя как этноса данного народа, то есть колонии. Поэтому я думаю, что здесь должна быть некая грань.

• Конечно, беларусская нация есть, она не столько, может быть, сформирована, но она есть, безусловно, и она должна продолжать сохраняться. Но не стоит из этого делать культа, не стоит запрещать русский язык.

Как многие уже кричат о том, что, когда придет новая Беларусь, то все будут там говорить по-беларусски, носить вышиванки и здороваться там «Жыве Беларусь». Не надо впадать в такие крайности, но и не надо вычеркивать это из своей жизни. Я думаю, что баланс — он вообще такая прекрасная вещь, что не надо куда-то отклоняться, надо по-серединке идти, и будет круто все.

Палина Бродик: Какие сильные стороны у беларусов?

Алексей Кузьмич: Осторожность. Осторожность — она спасает жизнь. Пожалуй, из такого сильного, что приходит на ум — наверное, все. Ну, на данный момент, надо думать над этим. Слабые — терпеливость, опять — таки, где-то в общем-то оно сопределено с осторожностью, вот конкретно это вот терпение: терпеть, терпеть, терпеть, молчать, сидеть, лежать, ничего не делать, терпеть вот эти вот плетки пана, ну — мне кажется это все-таки слабость, чем сила.

Палина Бродик: Последний вопрос. В одном из интервью, буквально была твоя цитата: «Но если ситуация в Беларуси изменится в лучшую сторону, то мне там в принципе тоже нечего делать. Мне как художнику нужен конфликт». Если мы пофантазируем и представим, что в течении ну ближайших, пускай, осязаемых десяти лет в Беларуси наступит демократия, мы будем жить как во Франции, будет ли у тебя вдохновение? Будет ли вообще источник творчества у тебя, как у акциониста, именно протестного?

Алексей Кузьмич: Я думаю, что нет. Cкорее всего, я, во-первых, не буду нужен в Беларуси как действующий акционист, который работает на критическом, политическом, радикальном поле. А во-вторых, у меня самого, наверное, не будет никакого источника вдохновения, я перестану ощущать себя художником, перестану мыслить, перестану что-то придумывать, потому как, стоит признаться честно, моё искусство, оно воинствующее.

Это моя личная война с государством, с пространством, с политикой, с той маскарадностью политики. И если все будет хорошо, если это не будет, конечно, сборище фарисеев, которое под словом «хорошо» выстраивает очередную какую-то квазисистему, то я или же закончусь как художник, или же начну какие-нибудь цветочки рисовать. Или же, что скорее более вероятно, поеду в другую страну, где-то, где более интересная с моей профессиональной деятельностью ситуация.

Над выпуском работали:

Саунд-дизайнер Алексей Нежиков,

Авторка сценария Анаид Агаджанова