Предприниматель, который стал партизаном: история Владимира Жемчугова и движения сопротивления на Луганщине

До войны Владимир Жемчугов был успешным предпринимателем, а в 2014 году на собственные деньги организовал на Луганщине партизанское движение. Когда он попал в плен к боевикам, те считали, что он причастен только к трем операциям — но на самом деле их было несколько десятков. В подкасте Громадського радио «Персона» Владимир Жемчугов вспоминал партизанскую деятельность и рассказал, чем занимается сейчас.
Довоенная жизнь Владимира Жемчугова — история успешного предпринимателя. В 1994 году, вскоре после того, как государство получило независимость, он стал работать в коммерческих и инвестиционных компаниях в области приватизации, которая происходила в Украине после распада Советского Союза, открывал собственный бизнес.

«На больших объектах города Красный Луч я занимался организацией приватизации — после приватизации становился руководителем, менял форму собственности, коммерческое направление, перестраивал его от государственной системы управления и сдавал «под ключ» готовый объект с уже налаженным коммерческим циклом. Меня называли «старт-менеджером» и «кризисным менеджером».

Несколько раз Владимир начинал работу с нуля: менял места работы, один раз — вынужденно из-за рейдерского захвата предприятия, на котором работал. Переехав из Красного Луча, где родился, в Луганск, он возглавлял филиал международной компании. Она занималась перспективной в 2000-х годах продажей пластиковой упаковки. Решил открыть собственный бизнес в этой сфере и так переехал в Грузию. Вернулся в Украину Владимир с началом войны на Донбассе — тогда, как он говорит, закончилась его «коммерческая» история и началась партизанская.

Владимир рассказывает — знал, как обращаться с оружием еще со времен службы в советской армии, а историей и методами ведения партизанской войны интересовался с детства.

«В детстве я был участником клуба «Подвиг», принимал участие в работе музеев. Тяга к истории партизанского движения была с детства».

С 2007 года жил на Кавказе, был в Нагорном Карабахе, Чечне, Дагестане, был свидетелем российско-грузинской войны. Поэтому в 2014 году сразу понял, что именно начинается.

«Я пережил войну 2008 года в Грузии, никуда не ехал. Паспорт у меня украинский, но фамилия русская, и мне было очень неприятно, что грузины меня все равно воспринимали как россиянина и говорили «твои братья-русские нас убивают», ведь у меня было очень много друзей — грузин, армян, азербайджанцев».

В 2014 году получить оружие на Востоке было очень просто, если у тебя были деньги. «Казаки» продавали его сами — автомат Калашникова можно было купить за $200, пулемет за $300, РПГ за $700. Многие покупали их не для того, чтобы использовать, а просто чтобы «на всякий случай».

«Большинство людей не готовы к войне. Это очень сложно — переступить через этот барьер психологически: не только взять в руки оружие, а прийти выступить с протестом перед вооруженными людьми, когда нет ни милиции, ни СБУ, ни армии. Россияне это понимали. У нас начали находить убитых активистов — возле дорог, в посадках, со связанными скотчем за спиной руками и простреленной головой. Было очень тяжело. Простых людей это подтолкнуло не к сопротивлению, а к страху. Возможно, потому, что я уже видел это все на Кавказе, я решил, что должен что-то сделать».

В 2015 году в координации с украинской армией Владимир провел 30 успешных операций; до этого был 2014 год, когда партизаны действовали полностью самостоятельно. Владимир отмечает, что из соображений безопасности не может подробно рассказывать об этом времени или о людях, с которыми сотрудничал. Говорит только о себе и о том, с чего началась его партизанская деятельность.

«Когда в августе украинская армия подошла к Красному Лучу со стороны Снежного, в город зашли регулярные российские войска. Начались бои. Русских было больше, украинская армия несла потери и отступала. Я увидел, как российские военные, особенно кадыровцы, издеваются и над живыми, и над убитыми украинцами. Я решил, что мы должны начать что-то делать. Когда украинская армия отступила, российские военные установили палаточный городок между Красным Лучом и Снежным, под Миусинском. Мы приходили ночью с автоматами и расстреливали его. Кто сколько успевал выстрелить — две обоймы, три. И бежали. С этого началась наша настоящая партизанская война».

Ни боевики, ни россияне не предполагали, что на Донбассе появится партизанское движение. Они не проводили антидиверсионных операций, не искали в Луганске участников движения сопротивления. Даже позже, когда Владимир попал в плен, они думали, что он совершил только три операции, в которых сам признался.

«Они думали, что это где-то в посадках скрываются украинские солдаты, а в городе особо не разыскивали. Ходили патрули, проверяли паспорта, но не более. Это позволяло нам выходить в город по ночам и делать засады — подрывать железнодорожные пути, коммуникации, ставить «фугасы» на дорогах, по которым шли русские колонны, обстреливать их».

Партизаны координировались с украинской армией — обменивались разведданными. Но оружия командование им не предоставило, хотя они неоднократно об этом просили.

«Осенью 2014 года мы уже говорили — нам нужны расходные материалы, гранаты, детонаторы и патроны, мы не можем в таком количестве закупать все это у «казаков», это вызовет подозрение. Начиналось все с моих денег. Я мотался в Грузию; максимальная сумма, которую можно было перевезти через границу без обязательного декларирования – 10 тысяч долларов. На мои деньги мы закупали оружие, боеприпасы, планировали и проводили операции».

***

Российское ГРУ в Луганске разместилось в здании закрытого аэродрома Высшего училища штурманов. Он получал энергию из двух линий электропередач, и одну из них, вблизи поселка Хрящеватое, можно было взорвать. Это была последняя — и успешно выполненная — задача Владимира перед тем, как он попал в плен.

«Там у меня были заранее заготовленные взрывчатка и детонаторы. Я выбрал столб линии электропередач, к которому, по моим расчетам, можно было бы безопасно дойти. Пришел, заминировал линию, установил отсрочку взрыва так, чтобы он произошел на следующий день. И как раз, когда я закончил, на дорогу в сторону Луганска выехала колонна, там «Уралы» по ночам возили боеприпасы. Я подумал, что меня могут заметить, и сделал ошибку — пошел в другую сторону, не в ту, с которой пришел. Я шел в высокой траве вдоль посадки, зацепился за что-то ногой услышал хлопок и понял, что это детонатор. Я успел только закрыть себя руками, и произошел взрыв».

Владимир подорвался на растяжке — получил многочисленные ранения, от взрыва ослеп.

«Я лежал на спине и подумал, что все закончилось. Через 15-20 минут почувствовал, что силы у меня еще есть, я не умираю. Я решил уползти в сторону дороги, на шум машин. Для меня почему-то тогда первоочередной была мысль, если меня сейчас найдут недалеко от заминированного столба, разминируют линию электропередач, и вся проведена операция будет бесполезной. Также я не хотел попасть в плен, поэтому решил выползти на дорогу, чтобы меня переехала машина. На дороге я лег на спину и ждал. Подъехала колонна — я слышал, как шумели покрышки. Но они меня объехали. Вышли люди, я помню, что у них стучало оружие. Они вкололи мне обезболивающее, забрали и отвезли в больницу в Луганске».

На следующий день взорвалась линия электропередач и русские поняли, что Владимир — не обычный местный житель и имеет к этому отношение.

«Ко мне в реанимацию уже пришли эти «русскоязычные с московским акцентом». Тогда меня начали допрашивать».

В больнице Владимир пробыл 8 месяцев. Там ему делали несколько операций — на животе, на лице и на глазах, впоследствии ампутировали кисти и предплечья обеих рук. Серьезных физических пыток в таком состоянии не применяли, но все время давили психологически. Говорили, что он никому не нужен, от него отказалась жена, что Украина не подает его в списках на обмен и если он не расскажет о своих побратимах, то его пристрелят.

«Постоянно запугивали, прикладывали к голове пистолет, делали уколы, говоря, что заражают меня какими-то страшными болезнями. Но я и так умирал, весь был в осколках — многие до сих пор остаются в теле. Поэтому — что там меня пытать — я и так был на пороге смерти. Я понял, что могу не выдержать допросов, и перекусил ночью трубку капельницы — хотел покончить с жизнью. Только после этого допросы с такими психологическими издевательствами прекратились».

Шел 2015 год: продолжались горячие бои на Востоке, Украина добивалась освобождения своих пленных, в Минске тянулись длинные и сложные переговоры об обмене, но Владимир, находясь в плену, далеко не сразу узнал о том, что он также попал в списки. Каждый месяц после очередного раунда Минских встреч боевики говорили ему — «тебя не меняют, ты не нужен».
Впервые поговорить с женой он смог в начале 2016 года. Тогда с ней связался адвокат из «ЛНР» и сказал, что за 2 тысячи долларов возьмется защищать Владимира в так называемом «суде». Она заявила, что не будет платить, пока не поговорит с мужем лично и не убедится, что он жив. Так они впервые смогли поговорить по скайпу.

«Потом я также нашел выход. Где-то через 4 месяца у меня появились определенные «дивиденды» у охранников. Они начали по-своему уважать меня за то, что я не сломался, не стал предателем, не отступился и называл их оккупантами. Пошли мне навстречу и дали мне позвонить жене».

Первое освобождение для Владимира сорвалось в ноябре 2015 года. В так называемом «МГБ ЛНР» поняли, что обмен «один на один» их не устраивает, и продолжили шантажировать украинскую власть. В мае 2016 года Владимира Жемчугова и Надежду Савченко должны были обменять на российских спецназовцев — Александрова и Ерофеева. Но в последний момент Россия отдала лишь Савченко. Об этом Владимир узнал по радио, которое работало в соседней больничной палате.

«Приехал ФСБшники и сказал — «все, ты нам больше не нужен, если хочешь остаться в живых, должен начать с нами сотрудничать: рассказать все, что еще не рассказал российским журналистам, встать на колени, просить прощения у россиян и местных жителей, заявить, что тебя подкупили». Я отказался. Они сказали, что посадят меня в тюрьму с «уголовниками». Я снова отказался, и меня, безрукого и слепого, отвезли в центральную тюрьму в Луганске — в камеру с уголовными заключенными.

Условия там были антисанитарные. Раз в месяц к нам приезжал этот ФСБ-шник, меня выводили на допрос и спрашивали, «не сдох ли я еще». Говорили про туберкулез, гепатит С, волчанку, клопов, вшей. Я отвечал — что ж, такова судьба, предателем не буду».

Владимира Жемчугова освободили 17 сентября 2016 года. На следующий год президент Петр Порошенко присвоил ему звание Героя Украины. Владимир проходил лечение и реабилитацию в Германии, где ему частично восстановили зрение и изготовили протезы. Однако лечение от посттравматического синдрома продолжалось еще несколько лет, рассказывает он.

«Первые месяцы я был под адреналином. Затем адреналин закончился и началась «ломка». Я начал думать, что я инвалид и радости жизни для меня недоступны. Раньше я был я очень активным и самостоятельным человеком, а сейчас стал зависимым от других. Думал, что я неполноценный человек без социальных гарантий. Это меня очень давило.

Помогла мне прежде всего семья — жена, мама, они всегда были рядом, позволяли мне почувствовать заботу и любовь. Также существенно облегчило ситуацию то, что я был финансово независимым и мог сам себе приобрести все, что хотел. Но психологические проблемы все равно оставались. Я был раздражительным, время лечился медикаментозно. На то, чтобы выйти из этого состояния — раздражительности, нервозности, расшатанной психики — ушло три года. Лишь где-то год назад я понял, что могу хотя бы на 90% управлять своими эмоциями. Стал более самостоятельным в жизни благодаря различным приборам».

В 2018-2019 годах Владимир был советником в Министерстве информационной политики по вопросам национально-патриотического воспитания молодежи, сейчас занимается проектами по патриотическому воспитанию в школах, встречается со студентами и лицеистами. Однако он отмечает, что активистов, в частности с Востока, надо больше привлекать к государственной деятельности. Сейчас он предлагает помощь нескольким профильным ведомствам, но получает отказ.

«Как я не пытался предложить свою помощь в работе государственных проектов, новая власть меня не воспринимает. Предлагал Офису президента помощь в работе с матерями погибших, пленных, пропавших без вести. У меня был с ними контакт, потому что, вернувшись из реабилитации в Германии, я много занимался общественной деятельностью, работал с родственниками пленных, которые тоже не могли получить государственную поддержку. На Министерство ветеранов и оккупированных территорий надавила общественность, заявив, что, если не Жемчугов, то никто — и тогда меня включили в межведомственную группу по вопросам распределения материальной помощи освобожденным из плена. Затем ведомство изменили, появилось Министерство реинтеграции и временно оккупированных территорий, и, как я ни стараюсь, от моих идей и предложений там отказываются.

Я же не к Зеленскому напрашиваюсь. Я понимаю, что Зеленский — это чиновник. Да, он сейчас у власти, я не фанат Зеленского. Но я фанат Украины, я не могу сидеть сложа руки и смотреть, как что-то — как я считаю — идет не так».