Переклад: питання стилю і порозуміння
Чи впливає переклад на мову? Чи можна перекладати культури? Чи може стати переклад шляхом до примирення і порозуміння? Про все це «Громадська хвиля» розпитала Адама Поморського, голову Польського ПЕН-клубу і спеціального гостя фестивалю «Дні перекладу», що проходить у Києві.
Все обычно представляют себе перевод как явление лингвистическое, а оно стилистическое, если говорим о художественном переводе конечно. Мы боремся за стиль. Вы, может быть, не оцениваете этого во всей полноте, но у нас, в Польше, уже давно говорили, что стиль польской литературы несколько десятков лет делают переводчики.
– Вот, это то, что я хотел от вас услышать! Потому что, если повседневный язык питается литературой и люди читают больше иностранной литературы, чем своей, то получается, что переводчик становится воспитателем и генератором того самого стиля.
– К сожалению.
– Почему к сожалению?
– Потому что перевод – это дело довольно нормативное обычно, и как раз этот стиль может быть и интересным, но он имеет естественную склонность к так называемому среднему стилю. Мы с вами поколение, которое воспитывалось на более тонких стилистических явлениях. Вы замечали, как молодое поколение, не умеет читать гротеск? Мы же воспитывались как раз на гротескной стилистике.
– В разговоре о переводе регулярно возникает также сюжет перевода не только стиля, не только слов, не только разных аспектов лингвистики, но и такой сюжет как перевод культур. Если говорить об этой теме, возникала ли она в воркшопах фестиваля «Дні перекладу»? Можно ли переводить культуры?
– Можно, если существует общая точка этих культур. Я сомневаюсь в том, что есть возможность перевести чужие культуры. Чужие в смысле «без общего поля». Я не очень-то верю в перевод дальневосточных классиков. Скорее, мне кажется, что мы себя просто вводим в заблуждение, что мы что-то переводим. Мы только какую-то имитацию подготавливаем, потому что не знаем ни контекста, ни канона, ни стиля всего этого, ни ритуала. Я не очень-то верю, в переводы древних культур. Это интересное явление само по себе. Когда мы идем назад во времени, в какой-то момент возвращаемся к традиции. Традиция классическая. В какой-то момент мы переходим в этом обратном движении границу классики, и тогда начинается архаика. Архаика, заметьте, звучит значительно современнее, чем классика, и здесь как раз подключается фактор стиля… Если продвинуться вспять дальше – распад Просвещения. Конец восемнадцатого века. Вдруг посыпались открытия: открытия примитива, как явления, психологические открытия, открытие психологии детства, открытие психологии женщины, открытие фетишей отсталых племен цивилизации, открытие архаики. Все это вдруг произошло и уже прямая линия идет от этого к романтизму, конечно. Но здесь мы как раз замечаем переход черты, где начинается совпадение архаики с современностью.
– Вчера на фестивале была подиумная дискуссия «Язык войны, язык понимания». Насколько сегодня в условиях Европы эта тема актуальна: переводы с языка на язык, потери смысла при переводе. Скажем, мы поляки и украинцы, хорошо ли мы слышим друг друга и нуждается ли этот диалог в помощниках в виде каких-то переводчиков, корректировщиков, объясняльщиков?.. И с поправкой на войну опять же. Думаю переводить в условиях войны не так-то просто.
– Насчет взаимного понимания поляков и украинцев я бы сказал, что все более-менее в порядке. Я бы даже сказал, что по истории не помню лучших времен. После всяких исторических перипетий и страшнейших вещей мы дошли как раз до высокого уровня взаимопонимания мне так кажется. Нельзя думать, что это раз и навсегда. Надо постоянно работать. В каждом поколении надо прорабатывать это заново. Я все-таки видел уже многое и видел, как волна идет обратно, тут надо чутко наблюдать за этими вещами. Насчет войны. Я не смею говорить о войне в Украине в восприятии украинцев … насчет восприятия европейского, в том числе польского. Перед войной идет страх. И этот страх пошел, и такая волна, отразившаяся от украинской волны через Польшу шла в Европу, наполовину она дошла до Германии. Это неправда, что в Германии все «за» или все «против». Она разделена, но как растет у них этот страх, я видел. Для немцев, как вы понимаете, это серьезная вещь, этот страх.
– Так и для поляков.
Для поляков это привычный ужас. А после страха идет уже как раз привычка к страху. Это тоже очень опасное явление: идет заметное сужение сознания. И это тоже очень опасно, потому что начинается перековка человеческих сознаний. Они становятся уже. Они становятся однозначнее. Я говорил об этом, когда вспомнил о стилистической потере гротеска. Гротеск – это сосуществование низкого и высокого стиля, но это амбивалентность, это двусмысленность. Вдруг приходят времена, когда сама обстановка вынуждает двусмысленности уходить. И с точки зрения жизни, мышления, точки отсчета культурных и художественных явлений – это тяжелая болезнь ,я бы сказал.
– В этом смысле можно ли говорить о том, что перевод может быть инструментом примирения, преодоления страха, взаимопонимания?
Перевод есть только перевод. Он не может быть ничем больше. Перевод может быть каким-то открыванием сознания, открыванием того что закрывается или замыкается, говоря точнее. И я думаю, что так и есть, потому что перевод это тоже информация. Это не только Стиль это уже операция на сознании.
