Громадське радио
Сотрудник киевской организации ЦентрUA попал в плен боевиков «ДНР» в Макеевке 4 января 2016. Освобожден из плена в рамках обмена 27 января.
В большом интервью Громадському радио Владимир Фомичев рассказал о том, как попал в плен, кто помогал его освобождению, что слушают и смотрят и чему верят в оккупированном Донецке, а также о том, что для него важно после плена.
Татьяна Трощинская: Я почну з посту, який є в тебе на Фейсбуці за 27 грудня – це якраз той день, коли відбулося звільнення. Там написано: «Завершив працювати в «Донецькій республіці» екстремістом». Це іронія?
Владимир Фомичев: Ирония. У меня просто была статья «экстремизм», поэтому можно сказать, что ирония.
Татьяна Трощинская: І можна сказати, що таки завершив.
Владимир Фомичев: Я надеюсь.
Татьяна Трощинская: Наскільки я розумію, ти вже виписався з Феофанії?
Владимир Фомичев: Да. Я уже абсолютно свободный человек. Наверное, могу делать все, что захочу. Конечно, в рамках законодательства Украины.
Татьяна Трощинская: Ти задоволений допомогою, наданою в Феофанії?
Владимир Фомичев: Я очень доволен, если честно. Давайте расскажу немного про ожидания, которые были у нас до того, как мы приехали в Киев. Мы приблизительно понимали практику прошлых обменов, а она гласила о том, что тебя максимум привозят в Краматорск или в Бахмут, «Красный Крест» дает тысячи полторы гривен и, может, дадут справку, которая удостоверяет твою личность.
Мы когда сидели в автозаке, надеялись, что СБУ сразу не будет нас опрашивать, думали, что просто привезут нас в ближайший город, дадут нам эту небольшую помощь, справку. Я думал, что нужно срочно купить какой-нибудь телефон, очень дешевый, позвонить кому-нибудь из знакомых в Киев, купить ближайший билет на «Интерсети» и приехать в Киев. Но мы не ожидали, что будет такая встреча, комплексное лечение. Это действительно было неожиданностью.
Татьяна Трощинская: Те, як вас зустрічали, — це було важливо?
Владимир Фомичев: Мне вообще нужно было просто приехать в Киев. У меня тут все друзья, знакомые и так далее. И я думал, как это сделать быстрее. Мне понравилась встреча с президентом, что так привезли, что государство просто помнило о нас.
Я очень часто в колонии слушал «FM Галичину» и мне было приятно слышать, когда говорили, что где-нибудь во Львове или в Ивано-Франковске проводятся благотворительные ярмарки, чтобы собрать деньги на помощь семьям пленных. Да, может эта помощь и не дошла бы до нас, но было приятно слышать, что никто не забывает.
Татьяна Трощинская: Про те, що тобі вдавалося слухати радіостанції з неокупованої України, ти вже говорив в інтерв’ю «Громадському радіо», для нас це справді була дуже приємна подія. Як це вдавалося?
Владимир Фомичев: Это давалось легко. Я находился в Калининском районе (город Горловка). На тот момент, когда я приехал, вообще было очень сложно поймать российскую радиостанцию или радиостанцию «ДНР». У нас ловилось что-то из Луганска, хорошо ловились украинские станции. Очень хорошо ловила коммерческая станция «Перец FM» – какой бы там она не была, там есть украинская служба новостей, которая дает новости про Украину. Более-менее хорошо ловилось «Украинское радио», можно было послушать что-то с «Радио-Свобода». Я там слушал, например, историю про Павла Гриба, которая меня просто поразила. Радио «Промінь» ловит сложнее, но там хорошая украинская музыка. Более-менее хорошо ловит «FM Галичина», «Армия FM». «Голос Донбасса» ловит сложнее, «Громадське радио» тоже — нужно или выйти на улицу, или пойти в другую комнату.
Читайте также: Українське радіо й розмови про літературу допомагали вижити в полоні, — Володимир Фомічов
Татьяна Трощинская: Ще хтось слухав, крім тебе?
Владимир Фомичев: Слушали в основном «Перец FM», потому что в принципе не было другой музыкальной станции. Они бы с удовольствием слушали российские радиостанции. Я сидел последний раз с уголовниками, с ополченцами, и они бы с удовольствием слушали российские радиостанции, если бы их кто-то мог словить.
Работа помогала отвлекаться от ситуации, в которой ты находишься, и хоть как то проводить время
Татьяна Трощинская: Що доводилось робити в горлівській колонії?
Владимир Фомичев: В Горловской колонии мы прокладывали трубу в колонию. Мне военный трибунал назначил в виде наказания колонию-поселение, а она имеет выход на условную свободу под надзором милицейского начальника, который за тобой следит. Через дорогу – строгий режим, и тут наша колония-поселение. В первое время, что я там мог: пощипать траву возле забора, копали яму, чтобы проложить водопроводную трубу, потом работал на продуктовом складе. Мы грузили продукты и возили их на территорию строгого режима, чтобы там делали еду. Да, это физический труд, но в принципе сам поход на работу помогал отвлекаться от ситуации, в которой ты находишься, и хоть как то проводить время.
Татьяна Трощинская: Якщо повернутись до незаконного вироку, що з того часу згадується?
Владимир Фомичев: Мне все время вспоминается моя камера и какое-то отчаяние. Сначала было отчаяние, потому что меня очень долго судили. Мне дали два года – это было очень активно освещено в украинской прессе, но это было только начало. Потом «верховный суд ДНР» отменил приговор, и нужно было вменить мне экстремистскую статью, что они в итоге и сделали. Год они мне ее присваивали, дело имело какой-то свой процессуальный характер: возвращалось в одну инстанцию, потом переходило в другую и так оно постоянно каталось.
Только в апреле я окончательно стал «экстремистом». Статья по «уголовному кодексу» считалась маленькая — по-моему, до четырех лет. Поэтому мне дали два года и шесть месяцев, но дали плюс год ограничения свободы. Мне летом 2017 года оставалось год сидеть, и я абсолютно не понимал, что будет, когда через год меня освободят по закону «ДНР»: дальше я должен ходить в полицию «ДНР» и отмечаться, где-то там работать? Я не знал, что будет дальше. Было морально сложно.
Татьяна Трощинская: Ти навіть думав, що, можливо, в тебе не буде можливості повернутись в неокуповану Україну зараз?
Владимир Фомичев: У меня бы и не было возможности. Чтобы вы понимали, эта условная граница «ДНР-овская» условно контролируется таможней «МГБ ДНР». И у них в любом случае были бы списки тех, кому суд дал ограничение свободы – а уж моя фамилия была бы в любом случае. И никуда летом в 2018-м я бы не поехал — побоялся бы. Ты приезжаешь на границу, тебя находят в базе, а что дальше — непонятно. Скорее всего, могли держать, чтобы потом поменять — пускай через два года, когда бы был большой обмен. Могли потом просто постоянно прибавлять это ограничение. А могли просто арестовать и еще какое-нибудь дело написать. Все могло быть.
Даже за день до обмена, когда мы написали листы о помиловании, все равно думали, что он может сорваться
Татьяна Трощинская: Ось це і було дуже важко – невизначеність і нерозуміння?
Владимир Фомичев: Да. Абсолютное непонимание того, что будет дальше. Нужно было постоянно как-то себя утешать, потому что мы сильно готовились к обмену в 2016 году, осенью и зимой, но его не было.
С кем бы я ни общался после обмена (мы все сидели в разных локациях), даже за день до обмена, когда мы написали листы о помиловании, все равно думали, что он может сорваться. Даже когда мы сидели в автозаке, думали: сейчас он повернет и поедет обратно. Было такое ощущение, что невозможно.
Татьяна Трощинская: До тебе прийшли і сказали писати лист про помилування?
Владимир Фомичев: Да. И завтра утром собирать вещи. Я понимал, что будет обмен. Мы 25-го новости слушали, знали: что-то готовится. Во второй половине дня 25-го я слышал и по российским станциям, и по нашему радио, что Украина, Донецк и Луганск договорились про обмен. Я подумал, что меня, скорее всего, нет в списках, потому что я сижу далеко от всех, где-то в Горловке, что со списками – непонятно — скорее всего, могут просто поменять военных. Я просто пошел на работу и ничего не ожидал.
Вечером, когда писал лист о помиловании на Захарченко, мне стало понятно, что, скорее всего, утром я уеду. А утром мне сказали: «Собирай вещи, ты едешь в тюрьму, в СИЗО». В СИЗО уже было понятно, что там обмен. Все равно мы ждали. Мы понимали, что нас, скорее всего, повезут. Но как оно будет? Сорвется в последний момент или не сорвется – было неизвестно.
Татьяна Трощинская: Адміністрація колонії – хто ці люди, росіяни?
Владимир Фомичев: Нет, это местные. Администрация колонии, администрация следственного изолятора – это все местные жители Горловки и Донецка. Некоторые из них работали в этой системе, когда территория была под нашим контролем. Это обычные местные люди.
Я с ними старался общаться, старался их услышать. Многие говорили, что пошли работать на зону, одели эти погоны только потому, что нет другой работы вообще. Когда ты работаешь хотя бы мелким надзирателем, сержантом, прапорщиком, то получаешь неплохую зарплату: 10-13 тысяч рублей для этой территории сейчас весьма приемлемо. Вообще работа в сфере безопасности — армия, госбезопасность, полиция, пенитенциарная система, чрезвычайные ситуации – очень оплачиваемая.
Татьяна Трощинская: А як вони до тебе ставились, бо стаття в тебе була політична за їхніми мірками?
Владимир Фомичев: Любить меня – они особо не любили. Но с другой стороны, никто не отменял общечеловеческих отношений. Когда я приехал, в тюрьме у меня была какая-то изоляционная система – то одиночная камера, то кого-то подсадили. Особого социума не было. А уже в колонии мне уголовники сказали: «Мы судим по поступкам. Нам неинтересна твоя политическая статья. Хочешь — можешь с нами подискутировать, хочешь – не дискутируй, только чтобы это было рамках дозволенного».
Некоторые ополченцы, когда у нас с ними заходила дискуссия про политику, говорили мне: «Вова, давай потише говорить про это, потому что тут есть люди, которые нас не сильно любят. Они могут пойти, «стукнуть» администрации, что у нас идет дискуссия. И какие последствия будут дальше – неизвестно». Даже такое было.
С людьми, с которым я жил в одной спальной секции, у нас был негласный договор, что мы про политику стараемся не говорить
Татьяна Трощинская: Можливо, є люди, які під час дуже важкого періоду допомагали тобі або намагалися допомогти?
Владимир Фомичев: Я знаю, что очень сильно мне помогали мои друзья из ЦентрUA, Фундации Региональных Инициатив. В организации ЦентрUA я работал до ареста, а Фундация Региональных Инициатив — это молодежная украинская организация, я являюсь ее выпускником. Я назову имена Марии Иванык и Жени Бондаренко – волонтеров ФРИ, Миши Каменева, который работал раньше в Управлении по правам человека. Они делали все, чтобы я в списках двигался вперед, чтобы Украина постоянно включала меня в списки.
Татьяна Трощинская: Перед тим, як ти потрапив у полон, у нас була домовленість, що ти прийдеш на ефір Громадського радіо на початку 2016-го. Зараз за два роки ми говоримо. Тоді ми збирались говорити про внутрішню ситуацію в Донецьку. Я так розумію, ти думав, що, побачивши ситуацію на свої очі, ти об’єктивно спробуєш це описати.
Владимир Фомичев: Понимаете, если бы этот разговор произошел два года назад, я бы рассказал про Донецк много всего хорошего. Но теперь ничего хорошего не могу про него рассказать, потому что пробыл больше, чем две-три недели. Могу рассказать о многих внутренних проблемах, которые там существуют.
Абсолютно депрессивная ситуация в регионе. Когда я приезжал туда на две недели, у меня было ощущение: вот, я приехал в свой родной город, могу пройтись по родным улицам, друзей встретил, дом. Хотелось говорить, что люди что-то пытаются делать, общество развивается, кто-то пытается открывать какие-то мелкие предприятия. Можно было сказать что-то хорошее, потому что мало видел.
Когда увидел Горловку, где нет ничего вообще, не работают предприятия, есть только разговоры, массовая пропаганда по телевизору, а люди мне рассказывают абсолютно другие истории — я думаю, объективней, когда мы с тобой общаемся сейчас.
Татьяна Трощинская: Що можуть чути і бачити люди в Донецьку про Україну, чи є такі, яким цікаво почути щось альтернативне?
Владимир Фомичев: У людей остается Интернет, в котором они могут посмотреть украинские СМИ. Я знаю, что в Донецке можно как-то попробовать поймать 5 канал, 1+1. Знаю, что у нас в колонии Т2 ловила все 32 украинские телеканала до ноября, пока администрация нам не сказала: «Ребята, перестраивайтесь как-то на Россию и Донецк, потому что будут проблемы».
Татьяна Трощинская: Росія як присутня в Донецьку? Можливо, на рівні військових?
Владимир Фомичев: Я не видел российских военных. Насколько я понимаю, открыто их никто и никогда там не покажет. Я имел дело только с местными. Россия очень присутствует в медиа, потому что там по факту только российское телевидение. Россия очень присутствует в экономике, потому что продукты в основном из России. Когда некоторые наши эксперты говорят, что России регион не нужен – условно не нужен. Например, для западной и южной части России это хороший рынок сбыта. Насколько я понимаю, товары они перевозят туда без налога на добавочную стоимость.
Татьяна Трощинская: Ти в своєму Фейсбуці доволі відверто писав, що в полон потрапив із необережності. Ти так думаєш справді?
Владимир Фомичев: Идея фотографироваться возле памятника Ленину в Донецке и что-то писать про Донецк, когда ты находишься в Донецке, — это очень плохая идея.
Татьяна Трощинская: Це була наївність?
Владимир Фомичев: Это была какая-то самоуверенность. Любая фотография, которую ты опубликовал в социальной сети города, если ты неугоден властям так называемых «республик» — это возможность нарисовать тебе 321 статью «УК» «ДНР» «шпионаж» – от 10 до 20 лет. Что я хотел фотографией сказать? Может, хотел перекинуть это службам безопасности вражеской стороны в их понимании. Фотографировать Донецк просто так – это нужно осознавать, как и что ты там делаешь. Могут придраться к любому слову.
Можно называть кого-то героями, а кого-то – нет, но я уж точно попал по своей неосторожности, я это осознаю
Мне еще повезло — мне не написали «шпионаж». Просто я знаю, кто меня сдал. И я понимаю, как человек попал на мою страницу. Это была моя неосторожность.
Татьяна Трощинская: Були якісь допити? Це була формальність?
Владимир Фомичев: Я так понял, когда меня привезли, они точно знали, что будут писать. Сразу же стояла задача написать уголовное дело по экстремистской статье. Они мне сразу сказали, что мне надо говорить, рассказали всю мою историю.
Татьяна Трощинская: Що ти думаєш про майбутнє і що б ти зараз хотів робити для себе?
Владимир Фомичев: У меня столько планов было в тюрьме, а теперь я на свободе и даже не знаю, что я хочу. У меня должны быть какие-то переговоры с ЦентромUA по поводу моего восстановления на работу. Я пока не знаю, буду у них работать или нет. Конечно, ориентируюсь на эту организацию, потому что она оказала неимоверную поддержку. И я считаю, что я организации должен. Это мое понимание.
Слушайте полную версию интервью в прикрепленном звуковом файле.