«Громадське радіо»
Ирина Ромалийская: Как сложилась ваша жизнь?
Ирина Довгань: Мы приехали в Киев через два дня после того, как меня отпустили. У меня был тяжелый этап, когда я баллотировалась в Славянске в депутаты. Я вступила в борьбу за три недели до выборов. Естественно, мы не смогли там ничего изменить, и опять вернулись в Киев. Мы арендовали дом в селе под Киевом. Живем как все, читаем новости, собираем деньги, чтобы как-то помочь армии, пытаемся наладить быт.
Ирина Ромалийская: Фотография с вами у столба, опубликована в «Нью-Йорк Таймс», встряхнула всех. Почему это произошло?
Ирина Довгань: Меня арестовали, потому что я была в первой волне волонтеров. Мы ездили в сторону Славянска, помогали там нашим воинам, которые стояли в резиновых шлепанцах. Меня очень жестоко допрашивал батальон «Восток», и они собирались вывезти меня на блокпост, который простреливался украинской армией, и во флаге, найденном у меня дома, привязать там, чтобы издали убили снарядами. Но потом обсудили, кто будет фиксировать, решили, что это опасно, и передумали.
Там разное происходило. Местная молодежь подходила, фотографировалась на моем фоне. Были более искренние поклонницы ДНР. Была пожилая женщина, которая опиралась на палку, и била этой палкой. Но это война, агрессия, я была готова к этому.
Денис Киркач: Как вас освобождали?
Ирина Довгань: Когда я уже сползала по столбу, вдруг подошел чистый симпатичный мужчина с дорогим фотоаппаратом. Он не смотрел мне в глаза, а выбрал ракурс. Более красочной вышла фотография, где меня женщина била ногами. Эта фотография спасла мне жизнь. Мой волонтерский вклад смешной по сравнению с тем, что сделала эта фотография в изменении отношения людей к происходящему.
Ирина Ромалийская: Вы смирились, осознали то, что вы стали символом?
Ирина Довгань: Я до сих пор не хочу соглашаться. Как можно смириться или готовиться с тем, чтобы стать символом? Я сейчас сталкиваюсь с тем, что люди меня узнают в магазине, и это очень тяжелая ноша. Люди искреннее что-то хотят сказать, а ты не поймёшь, как себя вести. Так было нужно, и так произошло.
Денис Киркач: Чем вы занимались до того, как стали символом?
Ирина Довгань: Я не интересовалась политикой. Я часто бывала в Европе, видела, как развивалась присоединившаяся к Союзу Польша, знала, к чему можно стремиться, и стремилась, агитировала всех в городе, и таких, как я, было много.
Я никогда не голосовала за Януковича. Я не могла понять, как моя страна могла унизиться до того, чтобы выбрать самого тупого в мире президента. Но дальше в политике я не шла.
Ирина Ромалийская: Сейчас вы жалеете, что не прошли в Верховную Раду?
Ирина Довгань: Я счастлива. Я хотела что-то сделать для Украины. В первые месяцы по приезду в Киев я была окружена журналистами. Они говорили мне, что так должно быть, я стала известной, мне верят, нужно идти, может, что-то сделаю. Я приехала в Славянск, а там никто не знал и знать не хотел, кто я такая и что со мной произошло. Мне хватило тех трех недель, чтобы понять, что для того, чтобы идти в политику, нужно быть железным человеком.
Идти в политику — это бросить себя и свою семью на очень тяжкие испытания. Не только я, но и все мои родственники, друзья были вынуждены пережить очень тяжелые моменты. На мою голову сыпятся проклятия, потому что я обрекла их на серьезные трудности.
Ирина Ромалийская: Вы обрели новый дом?
Ирина Довгань: Наверное, нет. Там мы построили свой дом, посадили сад. Сейчас там живут совершенно другие люди. В комнате моей дочери с ее любимыми плакатами на стенах живут два мальчики с узким разрезом глаз. Эти мальчики ходят в школу моей дочери. Я иногда думаю, что они будут думать, когда вырастут, что папа и мама привезли их и поселили в комнату девочки.
Мы уже готовы взять кредит на дом. Для нас этот вопрос решен: мы остаемся здесь. Я не могу сказать, что тут у меня с соседями есть какие-то особо теплые отношение, все равно я дружу, общаюсь с донецкими.
Денис Киркач: Вы верите, что когда-либо удастся вернуться увидеть родной дом?
Ирина Довгань: Верю, хочу, мечтаю выкопать какие-то выжившие растения. У меня там пять могил родственников, вся моя жизнь прошла там. Мне все это сниться. Это нельзя забыть, переступить, выбросить. Все это непросто, но как можно жаловаться мне, если все члены моей семьи живы.
Когда на Донбассе все только начиналось, я сказала мужу, что когда все это успокоиться, мы должны взять какую-то семью из погибших с Небесной сотни, и будем все время помогать какому-то одному ребенку. Будем все время брать его в гости, будем брать его в отпуск с собой, вот так правильно будет. Но жизнь по-другому распорядилась.
Я никогда не вернусь домой. Этот вопрос решен. Там живут другие люди. С тем, что произошло в маленьком городе, с той массовой агитацией, что я продалась хунте, стала их агентом, — люди верят этому, меня ненавидят, и мой образ обрастает новыми деталями.