Фото Ярославы Жуковской
У доктора философских наук Юрия Черноморца зимой 2021–2022 годов уже не было никаких иллюзий насчет ближайшего будущего.
«У нас был спор с моей женой. Я говорю: „Надо купить снайперскую винтовку, ездить тренироваться, потому что явно война будет“. Она за месяц до начала войны большой говорит: „Наверное, ты прав, но я запрещаю тебе покупать винтовку. Потому что я тебя знаю — ты такой колдун какой-то“. И говорит: „Если ты купишь винтовку, то война точно будет. А если ты не купишь винтовку, то тогда еще есть шансы, что войны не будет“», — вспоминает Юрий Черноморец.
Тогда он позвонил своему другу, у которого была коллекция разного оружия.
«Это такой известный украинский бизнесмен Павло Дмитриевич Гайдай. Он является меценатом переводов на украинский язык философской литературы в Украине. Например, война началась с того, что вышел перевод „Метафизики“ Аристотеля наконец-то. Это — фантастические вещи, что он делает. И, в том числе, как-то я позвонил, говорю: „Павло Дмитриевич, у вас найдется снайперка для меня, если война начнется, а то жена против“», — рассказывает он.
Вы слушаете подкаст «Правда войны». Я — его ведущий, Евгений Савватеев. С началом широкомасштабного российского вторжения Юрий Черноморец, религиовед и богослов, вступил в Вооруженные силы Украины. И это при том, что до 2016 года он был прихожанином Украинской Православной Церкви Московского Патриархата.
«Началась война, и меня жена несколько дней не пускала, так очень истерически, а потом 27-го числа я пошел, взял снайперку и пришел в Голосеевскую тероборону. Прихожу на ворота, уже прямо со снайперкой, я не шел никуда в военкомат, ничего, я просто на ворота — в „располагу“ пришел. А они говорят: „О, вы со своим, а что у вас там?“. Я открываю, а там Remington 700. Они говорят: „О, отлично, сейчас приедут „айдаровцы“, из них разведзвод будет формироваться и пойдете их сопровождать. Ну и приезжают такие мужики, я не знаю, это — такое казачество наше, армия Махно такая», — добавляет богослов Юрий Черноморец.
Евгений Савватеев: В 2016 году Юрий Черноморец из Православной церкви Московского Патриархата перешел в Греко-католическую, а с появлением Украинской Автокефальной церкви — присоединился к ней. Интерес к богословию Юрию Черноморцу привил его дед, Николай Радецкий. Он был настоятелем в нескольких киевских храмах.
Юрий Черноморец: Мы знаем, что у нас все были священниками с 1648 года. В 1648 году есть запись про то, что рукоположили нашего далекого прапора-предка. Все были священниками, учителями, иногда — офицерами, иногда — инженерами. Но в основном все были священники. Так получилось, что у меня дедушка был инженер, но его призвали перед войной в 1940 году, и он был военным уже волей-неволей, преподавал в КВИРТУ (Киевское высшее инженерное радиотехническое училище войск ПВО страны имени маршала авиации А. И. Покрышкина — прим. ред.), а потом он просто уже на пенсии был военруком».
Евгений Савватеев: Во время интервью Юрий Черноморец неоднократно называет своего деда отцом Николаем. Так к нему обращались прихожане его церкви.
Юрий Черноморец: Дедушка-военный привил любовь к пчеловодству, привил любовь к снайпингу, привил любовь вообще к человечеству. А, собственно говоря, у нас все были священниками, никто не был богословом. А потом, когда я был молодой, я захотел быть сам священником, когда я оканчивал школу. Я пошел к отцу Николаю. Говорю: «Отец Николай, я хочу, собственно говоря, стать священником». Он говорит такую фразу золотую, что в церкви много хороших, много плохих священников. Зачем в церкви еще один хороший священник, тем более, зачем еще один плохой? Он говорит, что в церкви совсем нет богословов. Но я говорю: «Так надо ехать в Ленинград». Тогда это была самая развитая академия, такая классная. А он говорит: «Нет, ты что, там полный развал, никто ничему тебя не научит, иди на философский факультет». И там, действительно, на философском факультете, получается, уже я отучился, там я встретил верующих многих людей, которые помогли мне в жизни. И встретил настоящих профессоров, которые мне помогли. И потом Бог все время посылал…
Евгений Савватеев: Дед Юрия Черноморца Николай Радецкий служил в Киеве много лет во времена СССР. В 1992 году вместе с общиной он был силой вытеснен из Свято-Покровского храма отрядами украинской праворадикальной организации УНА-УНСО, которая поддерживала только возникший киевский патриархат. Интересно, что четверть века спустя в этот храм придет на службу внук, наш сегодняшний герой — Юрий Черноморец.
Евгений Савватеев: Вы были частью Украинской православной церкви Московского Патриархата до 2016 года. Как это получилось?
Юрий Черноморец: Ну, просто я считал, что нужно принадлежать к каноническому православию. И я, собственно говоря, считал, что вот эти украинские церкви не признаны. Ну и потом, когда они были реабилитированы, и даже еще не произошло создание Православной Церкви Украины, но Патриарх Варфоломей реабилитировал их, я тут же пошел. 11 числа их реабилитировали — 11 октября, 18 года, а 14 октября я уже был в храме. Причем я был в храме, который уна-унсовцы когда-то захватили у моего дедушки. Я пришел специально в этот храм.
Евгений Савватеев: Что вы чувствовали?
Юрий Черноморец: Ничего, я чувствовал, что у людей появилось море благодати, что их действительно реабилитировали. Это не какой-то канонический жест, а это открыло такой действительно кран этой благодати. Пускай скептически люди относятся к рассуждениям о том, что в расколе нет благодати. Ну, действительно, разница была между тем, что было до этого, как Бог относился к ним, когда они были в расколе… И тем, какое безумное море благодати было им дано, когда их реабилитировал Вселенский Патриархат. Это было для меня важно. Я всю жизнь очень чувствителен к тому, что кроме той благодати, которую Бог даёт каждому человеку, есть вот эта благодать, которая дается церковными общинами. Она была в Московском Патриархате, я ходил в Московский Патриархат. А потом на Пасху, как бы, было такое своего рода откровение, когда Бог прямо сказал: «Уходи». И я как бы спрашиваю: «Куда?». Это было на пасхальном Крестном Ходу, мы вокруг храма шли. Причем это был храм, хоть он и был в Московском Патриархате, но он был патриотический, там даже стоял украинский флаг внутри храма. И абсолютно я комфортно себя чувствовал, но было вот такое четкое «уходи», и было четко — «уходи в греко-католики». Я был два года греко-католиком, это было очень интересно, мне понравилось — высокий уровень проповеди. Молодцы, они очень стараются. Имея очень ограниченные, на самом деле, ресурсы, они делают массу всего. Когда, собственно говоря, возникла Каноническая Православная Церковь вне Московского Патриархата тут, после реабилитации, это еще до создания ПЦУ, я тут же, конечно, ушел с греков-католиков туда.
Евгений Савватеев: Однажды Юрию Черноморцу довелось быть на мероприятии, где выступал патриарх Кирилл.
Юрий Черноморец: Я тогда удивился тому, насколько взгляд, исполненный ненавистью, смотрел в зал. То есть, насколько человек, просто видно при встрече взглядом, насколько он ненавидит всех людей, просто — вообще, просто — всех, кто вокруг. И уже тогда этому ужасался. Я ужасался вообще тому, что с 2012 года активно Россия уходила в сторону такой модели и в религиозной сфере, и в светской — модели итальянского фашизма. Ну и потом для меня было, конечно, все-таки неожиданностью, что они еще решились. Но сейчас они фактически типологические нацисты. Потому что то, что проповедует Патриарх Кирилл, и то, что проповедует Путин, это нацизм, это уже не похоже на фашизм Муссолини. Это именно похоже на нацизм Гитлера.
Евгений Савватеев: Зная, что вы богослов, задавали какие-то вопросы во время киевской операции о Боге, что делает Бог во время войны, почему он допускает всё это?
Юрий Черноморец: Нет, никаких вопросов не было. Абсолютно было ясно, что Бог не хотел этой войны, что это свободное волеизъявление русских, это такой их бунт против богоустановленного порядка. И никто не задавал вопросов о том, почему это, как это случилось.
Вопросы задавались разные: почему вот я утратил здоровье из-за этого всего, или: «Юрий Павлович, почему у меня дети болеют?». У нас был интересный случай. Грустный и страшный ходил один из моих командиров. Юрий Павлович спрашивал: «Что ты такой грустный?». «Вдруг со мной что-то случится, а у меня дочка болеет таким редким заболеванием и все остальное». Я говорю: «Не переживай, я помолюсь». И получилось очень интересно, что проходит два месяца, он вдруг врывается, страшно радостный: «Юрий Павлович, у нас ремиссия». А по статистике при этом заболевании ремиссия один раз на миллион. То есть это очень редкое заболевание, фактически уникальный случай, чтобы оно все повернулось назад, и человек выздоровел.
И у нас была масса уникальных случаев, когда, например, бойцы переползают с позиции на позицию — снайпера, и пытаются русские их накрыть ГРАДом, вплоть до того, что два ГРАДа воткнулись в трех метрах, так народ уже все — попрощался с жизнью, но обе ракеты не взорвались. И люди потом с дрожащими руками звонят и говорят: «Юрий Павлович, это такое чудо, это вообще, спасибо, что молишься за нас каждый день».
Евгений Савватеев: Вам приходилось плакать во время войны?
Юрий Черноморец: Да, у нас были такие потери, тяжелые для нас, и приходилось. Было, потому что были такие люди, которых я искренне успел полюбить и за их благородство, и за самопожертвование, и за то, что эти люди как-то старались Юрия Палыча сберечь во время боев. Потом мне очень нравилось, что эти командиры прислушивались, когда, например я говорил как снайпер, что к тому ДЗОТ (Деревоземляная огневая точка — прим. ред.) мы не идем. И эти позиции не занимаем, потому что там нас убьют, а вон на 400 метров левее мы сядем, и мы их прекрасно оттуда накроем. У нас такие отношения были, и потом, знаешь, этот человек, Андрей Палыч, например, наш комвзвода, погибает уже под Бахмутом. Тяжело, конечно. И на самой войне такие случаи были, что, конечно, такое было.
Однажды я плакал от злости, потому что мы попали под жесточайший минометный обстрел. У нас тогда погибло два человека из нашего взвода во время этого обстрела. И я тогда плакал от злости, потому что я думал: «Ну почему, Господи, ты так не сделаешь, чтобы Путин и Патриарх Кирилл побывали под простейшим минометным обстрелом?». Пускай, не таким страшным, как сейчас, пускай даже простейший минометный обстрел, чтобы они почувствовали, на что они толкали людей — своих, наших людей.
Я от злости плакал, потому что так хотелось, чтобы они побывали в шкуре обычных бойцов, хотя бы просто в окопе — наша вся эта, не знаю, русская политическая, религиозная элита, другая какая. Чтобы они побывали, пускай полчаса, почувствовали это и немножко поняли, что это вообще за безумие, на которое они толкают человека сейчас, в XXI веке, зачем — непонятно абсолютно.
Евгений Савватеев: Самая сложная операция, в которой вы принимали участие тогда на Киевщине?
Юрий Черноморец: Самое сложное? Не знаю. Самое сложное по последствиям — это, конечно, наш рейд в зону відчуження. Это было такое самое необычное, самое сложное. Если объективно оценивать, где было гораздо больше шансов погибнуть, то, конечно, на речке Ирпень. Это было очень сложно. Сложно было выжить.
И я очень счастлив, потому что, на самом деле, мы ходили настолько по лезвию бритвы и могли сорваться в любой момент в пропасть. И я очень благодарен, конечно, Богу за то, что вот так он нас тогда, скажем так, спасал, в том числе через меня, неразумного.
Евгений Савватеев: Спасал в каком смысле — вы пошли, выведали что тут?
Юрий Черноморец: Да и в другом месте засели, благодаря этому выжили, иначе бы мы там погибли. Но это такое — это постоянно надо думать, что ты и как делаешь, можешь ли ты попасть под убийственный огонь русских, или ты можешь попасть под дружественный огонь, и избегать этих позиций, продумывать. Снайпер, как командир, он должен читать карту всего, что тут происходит, он должен знать всю обстановку — как, что и так далее. Часто люди не дорабатывают, не узнают, что делает соседнее подразделение. Юрий Павлович такой, что пока все заняты, все роют окопы, он быстренько вырыл окоп, оборудовал себе позицию, а дальше пошел узнавать, а что соседи, а в чем тут дело. Это постоянно повторялось, это любопытство снайпера потом иногда спасает целые подразделения, потому что ты говоришь: «Знаете, на самом деле, все немножко иначе, чем вы думали, давайте учтем реальную обстановку».
Евгений Савватеев: Сколько дольше всего вам приходилось ждать до выстрела?
Юрий Черноморец: Не знаю, сложно сказать. Я б не сказал, что лично у меня были такие ситуации, что долго приходилось именно ждать до выстрела. Бывали ситуации, когда мы лежали, например, на крыше, это было начало войны. Снег шел, было очень холодно, и нам пришлось целый день лежать на крыше, ожидая противника. Мы замаскированы на этой позиции, мы там на себя — кожухи, но было страшно холодно, мы целый день пролежали, конечно, и это было очень так травматично. Противник только потом вечером аж появился. И мой напарник так заработал воспаление лёгких на этой крыше. Как я не заработал себе воспаление лёгких тогда, я не знаю. И тогда было очень смешно, что когда появился противник, я ж так понимаю, что вокруг ребята не очень верующие, я вдруг слышу от своего молодого напарника молитву: «Господи, укрепи мой глаз», «Господи, укрепи мои пальцы». Вот это какая-то молитва из фильма «Спасти рядового Райана». Я понимаю, как иногда вот эти отношения с Богом не традиционным христианством определяются, а тем, как это христианство в культуре отразилось. И для него этот герой-снайпер из этого фильма стал таким примером, и он даже с этой молитвой перед боем, на позиции. Это было для меня тогда очень трогательно, я сразу согрелся, потому что я так умилился.
Евгений Савватеев: А ваша молитва, которую вы, может быть, читали про себя?
Юрий Черноморец: Все время? «Господи, помоги» — все время и все. У меня все очень просто было. У меня были интересные случаи такие. Был случай, например, нам не было понятно, находится ли диверсионная группа в доме. Мы сидим там, мы этот дом видим — находится ли она там. И у меня есть верующий, мы и знакомы, он староста церкви, и у него просто дар прозорливости. Я звоню ему и говорю: «Сережа, передо мной такой дом большой (описываю этот дом), там сидит сейчас диверсионная группа или нет?». И он начинает рассказывать: «Да, они сидят, они примерно в час дня уйдут оттуда, быстрей туда». Это было очень смешно, потому что люди, которые рядом со мной, они же все воспитаны тем, что всё можно объяснить рационально. Не может быть такой мистики и всего остального, это бывает только в «Битве экстрасенсов», это всё чепуха какая-то, и туда они это видят. И я вижу такое удивление, и мы туда погнали. Это было очень прикольно, такое вторжение, я сказал бы — из религиозного моего опыта каких-то элементов, в непосредственную фронтовую реальность, всегда парадоксально людей поражало.
Евгений Савватеев: Вам приходилось общаться с теми пленными российскими военными?
Юрий Черноморец: Да.
Евгений Савватеев: Что-то говорить им?
Юрий Черноморец: С сепаратистами тоже. Нет, мы просто узнавали, что, зачем, кто куда шел. А потом передавали в контрразведку. Я не знаю, я их ни в чем никогда не убеждал. Зачем?
Евгений Савватеев: Нет, не убеждал. А что они говорили? Задавали ли вы вопрос: «Почему вы сюда пришли»?
Юрий Черноморец: Нет, меня не интересуют эти вопросы. Нас интересовали вопросы, кто, где еще тут есть и так далее, сколько у них сил — это более интересно. А вот это, я не знаю, я считаю, что во многом это безнадежно пока что — разговаривать с ними. Они должны пережить свое поражение, они должны пережить свою капитуляцию, они должны после этого как народ все-таки пройти свой путь. Сейчас как народ они еще абсолютно не начинают. Мне болит другое, что интеллигенция — это люди, которые должны жить как граждане будущего морального государства, будущего правового государства, что их христиане — это люди, которые должны жить, как люди будущего Царства Божия, и заниматься не самооправданием, Это такой признак тщеславия, гордости. Это страсть такая сатанинская. И, вместо того, чтобы заниматься этим самооправданием, интеллигенция должна была бы уже сейчас как-то думать, как мы в будущем будем восстанавливать человечность в этом народе.
Что сейчас этому народу надо было бы все-таки говорить о том, что надо быть людьми, нельзя вот так воевать, нельзя так действовать и так далее. А они наоборот. Они узнали, что я помогал «азовцам» и давай меня долбить: «Как ты можешь, это же там нацисты какие-то».
Евгений Савватеев: Кто — долбить?
Юрий Черноморец: Ну было, писали мне в Facebook, в мессенджере. Я говорю: «Ребята, смотрите, я пообщался примерно с шестью сотнями „азовцев“, пока помогал „Азову“, и я не видел ни одного нациста». Язычников видел, двоих, которые, да, враждебно относятся к христианству. Все. Ну, может, где-то там кто-то есть, но я лично могу говорить за то, какие люди, каким я помогал. Обычные люди, я не знаю, из Черкасс, мужики просто, обычные такие же люди с Киева, с других мест, которые ничем они вообще идеологически для меня абсолютно не заряжены были. То есть, я же это различаю — является ли человек идеологически повернутым или нет. А для них это не аргумент: «Вот у вас там, в „Азове“, есть чуть-чуть нацистов, вы уже все виноваты во всем». И получается парадокс: они пытаются всё время найти какую-то точку нашей какой-то чуть-чуть вины, чтобы сказать всё — вы виноваты, вы не жертва беспричинной агрессии, вы тоже в чём-то виноваты.
Ну, Боже. Это просто катастрофа, я считаю, такая громадная, и это ужасно, на самом деле. Им потом придется, конечно, еще отдельно интеллигенции этой, все переосмысливать, что они сейчас делали и не делали во время войны, до этой войны.
Евгений Савватеев: После освобождения Киевской области у Юрия Черноморца начались проблемы со здоровьем. Теперь он занимается волонтерством.
Юрий Черноморец: Когда я был на излечении в «Институте сердца», то сразу начали бойцы звонить (не знаю, кто им дал мой телефон, но какие-то знакомые дали). И говорить, что так и так, «это Академик?». У меня прозвище было за спокойствие дано «Академик», сначала — «Академик», потом вернулись всякие «Юрии Палычи». И значит: «Вы в Киеве?» — «Да». — «У нас проблемы такие». Ну первым позвонил «Азов», говорят, что «Мы на Гуляйполе, и у нас не вылетают гильзы из сниперов». Это такой украинский Barret, винтовка далекобойная. Я говорю: «Это потому, что вы стреляете паршивыми патронами, надо стрелять Hornady 750 Grain и будет вылетать». И они попробовали — действительно вылетают — я достал тогда тысячу патронов. Это полмиллиона гривен стоило. И народ очень отозвался на эту акцию — «Народный патрон», и потом мы начали в Facebook все время писать.
Выкупали мы снайперки сначала у людей, которые не пошли на фронт, то есть были чемпионами всякими, у них были очень хорошие снайперские комплексы, ну там по разным причинам они на фронт не пошли. Они нам давали, мы переоформляли все на бойцов, а потом начали уже и завозить, ну мы сами завозим. Мы купили на сегодняшний момент 143 винтовки, в основном это дальнобойные снайперки и некоторое количество винтовок сопровождения. В принципе, результат очень фантастический.
Я езжу туда, в ближайшие города к линии фронта, несколько целей есть. Ну, первое, что бывает — мы привозим там боеприпасы, машины для снайперских групп — все что нужно. Я дважды за эту войну выспался, то есть все время работаем.
Евгений Савватеев: Это сколько часов вы спали?
Юрий Черноморец: Один раз больше суток спал, полтора суток отсыпался, второй раз выспался что-то там чуть меньше. А так даже спать некогда, то есть все время ты работаешь.
Так я не жалуюсь, но усталость страшно накапливается, потому что, на самом деле, от перегруза хочется спать все время и это проблема. А кофе пить нельзя после Чернобыля. Но как-то выживаем. Бывают смешные ситуации, что когда я говорю с людьми в машине, например, мы едем и я засыпаю. Люди как-то с пониманием относятся к этому.
Евгений Савватеев: Что вам сказал врач после военной операции в Зоне отчуждения?
Юрий Черноморец: Сказал, что слава Богу, что я обратился не поздно. Дает 6 лет гарантии. А дальше будет видно. Надо все время лечиться. Сказал, что я не смогу стрелять. Я не поверил. Подумал, что восстановлюсь. Мне стало легче. Давление стабилизировалось. Думаю, поеду через месяц на полигон. Поехал. Лег, начал стрелять. И понял, что не могу. Отдает в сердце каждый выстрел. Прошло еще месяца 3. Снова решил попробовать. Пострелял. Всё нормально. А ночью приступ. Я понял, что мой организм уже совершенно не тот, что был до войны. Так мы, конечно, попали тогда. Но я благодарен Богу за то, что он дает мне возможность дальше жить. Мой напарник получил два инфаркта. Еще один получил лучевую болезнь. Меня спасли.
Евгений Савватеев: Что бы вы сказали россиянам, которые, может быть, услышат наш разговор, в том числе верующим?
Юрий Черноморец: Стойте во свободе, она куплена дорогой ценой. Помните, что в Библии все начинается с: «Сын мой, вот есть путь жизни, вот есть путь смерти, вот есть путь добродетели, вот путь греха. Выбери путь жизни, выбери». Вас учат тому, что за вас все выбрали. Когда-то там во времена князя Владимира выбрали какую-то цивилизацию, когда-то там выбрали еще что-то, и вы должны просто следовать этим матрицам и зачем-то жить в этой реальности, которая вами не выбрана. Помните важнейшую вещь: на самом деле, каждый человек лично ответственен за то, что произошло с его жизнью, лично ответственен за то, что произошло с его страной, лично ответственен за то, что происходит с миром. И каждый человек должен понимать, что нужно, собственно говоря, брать свою судьбу в свои руки совершать такой подвиг — стояние в свободе. И отсюда рождаются ответственные поступки, отсюда рождаются, собственно говоря, то, чтобы быть личностью, чтобы быть нацией. Мне кажется, что ваша катастрофа в том, что вы — народ до сих пор, но до сих пор не стали нацией. Потому что, если бы вы были нацией, вы были бы сплочены, структурированы, и государство не могло бы вами манипулировать, как жили. А так — вами манипулируют как угодно, бросают вас в расход, и это не имеет никакого смысла.
Евгений Савватеев: Если бы у вас ребенок спросил, за что вы воюете, что бы ответили?
Юрий Черноморец: Я воюю как раз против мирового зла, не столько за что. Даже если бы, скажем, мои дети были бы сейчас за границей, были в безопасности, и даже, если бы все мои родственники были за границей, были в безопасности, все друзья мои были бы в безопасности, я все равно бы воевал с этим мировым злом. Даже если бы на момент начала войны я находился где-то в Европе, как многие мои друзья, как многие эти побратимы, с которыми мы воевали. Они были кто в Праге, кто в Париже. Я бы тоже приехал воевать. Потому что это такой вызов, это такой же вызов, как когда-то Гитлер. И если русские сами не преодолели этот путинизм, не преодолели этот вызов, то приходится нам дозакрывать эту амбразуру, и ничего не поделаешь. Это такой исторический момент. Просто надо идти и воевать.
Евгений Савватеев: Что для вас означает победа?
Юрий Черноморец: Полная капитуляция России. Полная капитуляция, суд над Путиным, над всеми его помощниками, над патриархом Кириллом, над всеми его помощниками, полная денацификация России, полная. Да, действительно, тогда будет победа. И после этой победы человечности над этим злом, уже дальше будет работа русских какая-то над собою.
Я удивляюсь, насколько все-таки при Путине произошла эта деградация русского народа. Это, конечно, громаднейшая проблема. Им придется человечность в себе и самые элементарные вещи, конечно, восстанавливать потом. Это будет гораздо сложнее, чем, например, какие-то трансформации в Германии после Второй мировой войны. Они гораздо более выжжены, потому что там просто была страсть какая-то в народе, и люди, скажем, поддались этой страсти, этому безумию, то тут народ просто упорствует в своей пропаганде, даже когда знает, что это ложь. Вот он знает, что это ложь, он упорствует.
Он знает, что так нельзя: там варварство ради варварства, разрушение ради разрушения. Что нельзя насилие над мирными жителями, но он все равно будет идти, пытать — все делать. Я не знаю, это, конечно, такая катастрофа антропологическая, то есть это хуже, чем было с немецким нацизмом. И люди абсолютно этого не осознают, начиная от Шендеровича и заканчивая там Ольгой Александровной Седаковой, насколько глубина этой катастрофы. Это первое, что они не осознают, а второе — они не осознают, насколько, на самом деле, какие-то общечеловеческие ценности воплотились сегодня в украинских воинах. Кто бы они ни были — интеллигенты в прошлом или простые ребята. Я удивляюсь, что они не видят этой антропологии войны.
Сейчас мы абсолютно воины света, а ваша сторона — это абсолютно просто вина, которая историческая вина, вина, которая хуже гитлеризма.
Главное мое призвание все-таки — быть богословом, писать богословские книги, помогать людям защититься. Сейчас я от этого отошел уже, потому что больше, конечно, на фронте мучили меня ненаписанные книги, чем какие-то незащищенные чьи-то диссертации. То есть закончится война, я снова буду богословом, запрусь, я буду дописывать все книги, у меня там в столе семь книг сейчас, и надо все дописать. Но просто сейчас это абсолютно некогда, потому что каждый день занят с самого утра — с шести утра и до полуночи. Мы каждый день работаем просто на победу, не покладая рук.
Это четвертый эпизод подкаста «Правда войны». Предыдущий выпуск — о том, почему война не похожа на игру Call of Duty и как крымчанин Павел Казарин встретил на фронте миллионера. Также советуем послушать разговор об освобождении Херсона и Мотыжина, о быте крымских татар на войне, а также о людях в Крыму, которые ждут украинских военных — с командиром батальона «Крым» Исой Акаевым.
Чтобы не пропускать выпуски, подписывайтесь на новые эпизоды: Spotify, Google-подкасты, Apple-подкасты.
Над подкастом работали:
Cаунд-продюсер Алексей Нежиков
Сценарист Евгений Савватеев
Редакторка Мила Мороз
Фотографка Ярослава Жуковская
Youtube-версия Таня-Мария Литвинюк
Аниматор Владислав Бурбела
Продюсерка Катерина Мацюпа
Креативный продюсер Кирилл Лукеренко