Алла Торчанская — староста села Дудчаны Бериславского района Херсонской области и моя коллега по работе на Громадськом радио. Дудчаны расположены на берегу Каховского водохранилища, в живописной правобережной Херсонской области. Согласно данным из открытых источников, 10 марта 2022 года Дудчаны оказались в оккупации. В последние недели название этого села мы постоянно слышим в новостях с фронта — в начале октября Дудчаны освободили Вооруженные силы Украины. Алла Торчанская провела в оккупации более четырех месяцев. Годами мы вместе с Аллой работали над программой о пленных и политзаключенных «Освободите наших родных». Поэтому больше всего это время я боялась, что она станет героиней одной из наших историй. Рассказывать в своей же программе о знакомом человеке, друге в плену — это невыразимая боль. К сожалению, мы уже имеем такой опыт, потому что с июня говорим о том, что в российском плену находится соучредитель Громадського радио, правозащитник и ныне военный ВСУ Максим Буткевич. Но история нашей Аллы Торчанской, к счастью, сложилась иначе — ей удалось уехать. Это ее первый разговор с медиа о пережитом в оккупации.
«13 марта впервые появились российские военные. Они приехали, начали окапываться и стали искать меня. Это было воскресенье. Я понимала, что если я сейчас не приеду на работу в сельский совет, они меня будут искать дома. А там — дети. И мы все очень испуганы, потому что совершенно не понимали, чего от них ждать. Поэтому я оставила мужа дома с детьми и уехала. Со мной еще был друг. Он решил меня поддержать, потому что мне было очень страшно и я не понимала, куда я еду и вернусь ли вообще. Когда мы приехали, подождали 5 минут и к сельсовету подъехала «газелька», из нее повыскакивала куча российских военных, все с автоматами. Подбежали, спросили кто главный, я сказала, что я и мы прошли к моему месту работы. Зашли в кабинет, и они стали мне рассказывать, что здесь будет теперь Россия. В кабинете было очень много людей, все с автоматами. Они представились, что они из так называемой «ДНР». На самом деле было очень страшно, потому что я не знала, что отвечать так, чтобы меня тут не пристрелили. Поэтому в основном я молчала. Они, вероятно, поняли, что я в шоке, поэтому сначала не очень давили. Просто сказали, что будут приезжать часто, а в моей деревне будут стоять блокпосты. И, соответственно, у нас будет совсем другая жизнь», — рассказывает Алла.
Так для села Дудчаны и нашей Аллы начались будни жизни в оккупации. Россияне приказали людям ходить на работу, несмотря на то, что в нескольких десятках километров от села продолжались боевые действия. Алла Торчанская и сотрудники сельсовета начали каждый день выходить на свои рабочие места. Время от времени оккупанты приезжали вмешаться:
«Очень часто главный командир россиян совал нос в местное самоуправление: «Вы должны убрать, вы должны выйти на субботники, вы должны не сидеть, фермеры должны начать работы в полях». Он был зациклен на том, что наша жизнь должна продолжаться и что мы не должны ждать чего-то от Украины, и что все должно быстро закончиться. Говорил, что еще два-три дня или неделя — и Киев упадет, и уже не будет боевых действий. Говорил, что людям нечего бояться, что они пришли с миром. На людей, которые говорили, что это не так, и нам их присутствие здесь не нужно, они реагировали очень агрессивно. Вообще, первые несколько недель все было очень агрессивно. Были крики и угрозы: «Я брошу гранату тебе в кабинет, если будешь много говорить». Ситуация была очень напряженной. Потом мы догадались, что их командир употребляет наркотики и потому у него постоянно меняется настроение, то он говорил спокойно, то кричит, бросается мебелью, толкался, пытался ударить. Затем он завел привычку приезжать ко мне домой ночью и стучать в окна. И мне пришлось даже на время переехать в другое место, чтобы никто не приезжал среди ночи будить и заставлять отвечать на какие-то вопросы».
Командир «ДНРовцев» хотел знать, где люди, которых они хотели арестовать, где бывшие АТОшники, где военные. Где-то в мае командира «ДНР» арестовали свои же за употребление наркотиков, изнасилование и продажу гуманитарки. К Алле приехала российская военная полиция и заверила, что этого мужчину можно больше не бояться. Но другие россияне никуда не исчезли.
«Итак, когда его уже не стало, нам стало немного спокойнее. Но тогда, я так понимаю, уже начались первые освобождения населенных пунктов в Херсонской области и ситуация начала уже несколько выходить из-под контроля российских военных. И они поняли, что никто им здесь не рад, никто с цветами не встретил, а еще пытаются прогнать. А местные жители в этом активно содействуют. И тогда начались массовые рейды и проверки. Ближе к лету проверки участились, они стали более агрессивными, как и военные. Несколько раз ко мне приезжала Росгвардия, окружала дом и выворачивала все внутри. Я не знаю, что они искали, возможно, доказательства причастности к спецслужбам или разведке. Прерывали мои телефоны, ноутбуки, детей закрывали в комнате и спрашивали, где папа с матерью прячут оружие. А моим детям 9 и 3 года, то есть они вообще не понимали, что россияне от них хотят. Мне они неоднократно говорили, что я являюсь ячейкой «зла» в деревне, потому что, например, не разрешаю праздновать 9 мая, или что я заставила людей поснимать таблички с адресами домов, чтобы россияне не могли ориентироваться. А еще они мне говорили, что люди в моей деревне очень рады россиянам, но это я не позволяю им проявлять свою радость, и поэтому меня здесь не должно быть», — рассказывает Алла.
В оккупации сельский совет Дудчан всячески пытался помочь людям. Алла Торчанская и ее коллеги делали справки, которые от гражданских требовали оккупанты, чтобы те могли уехать.
«И нужно было помогать людям в контексте того, что сельский совет, мы с девчатами, выдавали людям документы, которые давали им возможность уехать из села. Был такой порядок, что у людей на блокпостах проверяли документы, а у людей по селам на транспортных средствах часто официальных документов нет. Люди часто ездят с техпаспортом, в котором автомобиль официально зарегистрирован на другого человека. С подобными документами не всегда пропускали российские блокпосты. Но они говорили, что если ваш сельсовет даст справку о том, что действительно авто принадлежит именно вам, то мы вас пропустим. И мы сидели с девчатами и просто делали такие справки, которые на самом деле не имеют никакой юридической силы, которые с точки зрения украинского законодательства абсолютно ничтожны. Но чтобы люди могли покинуть оккупированную территорию, мы это делали и таким образом помогали им уехать. Также мы делали справки для людей, не имеющих с собой паспорта. У нас в деревне были те, кто приехал в гости к родителям, а их застала война. А еще были люди, у которых не было прописки в селе. Когда российские военные проводили рейды и не видели в паспорте местной прописки, они начинали задавать вопросы. Чтобы этих вопросов не было от россиян, мы делали справки о том, что эти люди действительно здесь проживают, но просто не имеют прописки. Так что пока была возможность и необходимость работать, чтобы помочь максимальному количеству людей, кто хотел уехать, мы работали и ходили на работу».
Но однажды в село Дудчаны заехало еще больше российских солдат. Они расположились в школе, спортзале и сельсовете. Работать дальше было невозможно и Алла начала готовиться выезжать:
«26 июня ранним утром нас разбудил очередной обыск. Это была Росгвардия или ФСБ, я не разбиралась, а они не представлялись. Они вели себя агрессивно, окружили двор, вошли в дом, где спали дети. Их командир спросил, сколько времени мне нужно, чтобы уехать из села и не возвращаться. Я спросила, почему он выгоняет меня из моего дома, на что он ответил, что мы (вместе с людьми, которых он тоже привез в мой двор) являемся группой, которая работает на украинскую разведку и СБУ и сдаем их позиции. Это все говорилось с криками, бряцанием автоматов, матами, угрозами расстрелять. Я сказала, что мне на сборы нужна неделя. Он дал мне пять минут. Я поняла, что разговаривать уже не о чем, пошла разбудила детей, некоторые уже собранные вещи мы бросали в багажник, сели в машину и собрались ехать. Но не все было так просто. Они хотели отвезти нас на север, в Осокоровку, где пролегала линия фронта. То, что в машине дети, его совсем не беспокоило. Так мы простояли некоторое время, слушая угрозы. Затем они вывезли двух наших мужчин в лесополосу и на наших глазах имитировали, что сейчас их расстреляют. Прошло еще немного времени и, возможно, все это была психологическая игра, чтобы нас сломать, но командир отвел меня в сторону и сказал, что у меня есть несколько дней, чтобы определиться: либо остаться и работать на них, либо уехать. «Но сделай так, чтобы я больше к тебе никогда не приезжал», — сказал он.
Через два дня Алла уехала. Ехать ей пришлось через оккупированный Крым. На блокпостах в сторону подконтрольной Украине территории ее пропускать не желали. Дальше — через Россию в Грузию, оттуда — в Польшу. Добирались около двух недель. Все это время эмоций и мыслей почти не было. «Я очень долго терпела и сдерживала свои эмоции», — говорит наша героиня:
«Первое чувство безопасности пришло на грузинской границе. Мы очень боялись, что что-то будет не так, и нас не выпустят. Когда мы уже уехали и прошли границу, пришло облегчение. Можно было свободно пользоваться телефоном, общаться, свободно ходить по улицам. Это были невероятные ощущения. Но углубляться в свои ощущения я не хотела, потому что меня действительно еще не отпустили флешбеки Крыма 2014 года. Я боялась, что если наложу на эти чувства боль от оккупации второго дома, то уже не смогу с этим справиться. Был один вечер в Грузии, когда я заказывала билеты в Краков и у меня что-то не получалось. И тогда был первый срыв. Меня накрыло, я начала себя жалеть, были слезы, истерика и я поняла, что не могу остановиться. Я пыталась как-то себя взять в руки, потому что понимала, что ничего не получится, если я продолжу находиться в таком состоянии».
Алла пытается и дальше сдерживать эмоции. Надо жить в новых реалиях, верить в Вооруженные силы Украины и ждать деоккупации — это сейчас ее рецепт.
«Я старалась быть постоянно в работе и не давала себе права расслабиться, подумать о себе, потому что так мне сейчас легче. Когда тебе болит и ты начинаешь жалеть себя, надо переключиться на тех, кому еще хуже. И так можно выжить», — говорит Алла.
Когда мы записывали этот разговор, село Дудчаны на Херсонщине освободили только наполовину. Алла говорит, что люди из оккупированной части видели освобожденную, но не могли туда попасть из-за постоянных обстрелов. В то же время у сельсовета Дудчан появилось очень много работы, потому что на освободившуюся часть нужно было доставлять гуманитарную помощь, потребность в которой очень и очень велика.
Больше всего нашу героиню ранит, когда посторонние люди говорят, что в оккупации остались одни коллаборанты. Она ведь как никто знает — это не так:
«Очень ранит, когда говорят, что на оккупированных территориях остались одни предатели. Очень ранит, когда говорят, что все оставшиеся в оккупации представители власти сотрудничают с россиянами. Очень ранит, когда говорят, что Херсонщина — это пророссийский регион и херсонцы рады тому, что происходит и что, возможно, не нужно освобождать эти территории, потому что люди там были настроены пророссийски. Это говорят люди, которые не знают, что там происходило. Так, возможно, на прошлых выборах в регионе была поддержка партий, которые в то время считались пророссийскими. Но это не значит, что эти люди хотят жить в России и хотят в ее состав, когда она пришла захватывать территории насильственно. Херсонцы показали, что они очень патриотичны. Я считаю, что они герои и они по сей день сопротивляются. Я убеждена, что когда Вооруженные Силы освободят всю Херсонскую область, там увидят Бучу в кубе.
Поэтому, когда говорят о том, что на оккупированных территориях все предатели, они просто не видели, что происходит в тех населенных пунктах, куда заходят Вооруженные силы Украины. Если бы они это увидели, я думаю, что они в следующий раз подумали, говорить ли такие вещи или нет. Когда люди просто выползают из своих подвалов, падают в ноги военным и начинают плакать так, что они даже не могут сдержать слез. Это нужно просто видеть».
Алла возмущается, когда ей дают советы, что она, как представитель власти, должна была уехать в первый же день. Говорит, что в феврале и марте никто не знал, как правильно — спасать себя или остаться и помогать людям. Ей часто говорят слова, которые очень ранят:
«Некоторые люди могут сказать что-то очень ранящее. Например, что возможно стоит оставить эти территории под контролем России, лишь бы не было войны. Такое я слышала и это очень больно. Потому что я понимаю и видела своими глазами, как люди страдают от оккупации. Как страдают от одной только мысли, что они оказались за решеткой, у них отняли волю, свободу слова и «освободили», как говорят россияне, от их прекрасной жизни. Очень неприятно, когда кто-то свое собственное спокойствие хочет променять на судьбы других людей. Также очень неприятно слышать, что возможно после произошедшего мне следует начать жизнь сначала. Но я больше не могу начинать свою жизнь сначала. У меня внутри все разбито, разрушено и склеить это очень тяжело. Поэтому давать мне такие советы не стоит. Я попробую отремонтировать то, что внутри и все равно… никогда не пройдет».
У этой истории пока нет окончания. Херсонщина еще не освобождена. Наша Алла еще не вернулась домой. Единственное, что остается — верить, что это произойдет. Верить в Вооруженные силы Украины, помогать им изо всех сил. А пока ждем, нужно быть очень внимательными и осторожными с тем, что говорим людям, которые пережили оккупацию и временно потеряли дом.
Анастасия Багалика, Громадське радио
Читайте также: «Мы договорились: тот, кто выходит из застенков, передает нам яблоки. Это был знак, что человек жив» — спасательница из Балаклеи
При перепечатке материалов с сайта hromadske.radio обязательно размещать ссылку на материал и указывать полное название СМИ — «Громадське радио». Ссылка и название должны быть размещены не ниже второго абзаца текста.
Поддерживайте «Громадське радио» на Patreon, а также устанавливайте наше приложение:
если у вас Android
если у вас iOS