«Камера має таку ж силу, що й кулемет», — Денис Іванов

Про початок прокату фільму “Сіль землі” німецького режисера Віма Вендерса, про документалістику загаломі

–         Первая мысль была, что сложно будет людям описать, что это, почему этот фильм надо смотреть. Ощущение катарсиса, которое возникает в конце, действительно очень редкий гость в современном кино, которое все сделано по неким стандартам. Мы это кино решились прокатывать и удивились тому, какое количество людей у нас готовы рисковать, идти в кинотеатры на документальное кино… Фильм посвящен жизни и творчеству бразильского и французского фотографа Себастьяно Сальгадо. Это один из лучших фотографов двадцатого века … Он фотографировал беженцев. В то время происходили конфликты в Руанде (чудовищная резня, когда одна часть населения начала геноцид другой), он был в Югославии, и по сути дела сделал летопись этих войн. И поскольку мы тоже сейчас находимся в военной ситуации (у нас есть переселенцы, беженцы, все это нам очень близко), для меня очень важно было то, как он вышел потом из этого повреждающего опыта. Следующая его серьезная работа называлась «Творение» и была посвящена природе, ее величию. Не буду раскрывать всех карт и спойлерить, но этот жизненный путь, путь осознания себя в искусстве через конфликты, через огромное количество стран, в которых он побывал, делая свои репортажи и работы, – все это очень интересно.

–         Чем этот фильм ценен, кроме чувства катарсиса?

–         Это однозначно фильм-событие. Я не буду перечислять всех наград – их огромное количество. Но очевидно, когда сходятся такие титаны – один из лучших немецких режиссеров двадцатого века и один из лучших фотографов двадцатого века – это пропустить нельзя. Этот фильм, как будто дает надежду, чтобы можно было дальше жить, творить и заниматься своим делом.

–         Действительно, есть такие фотографии и картины, в которых ты считываешь дыхание эпохи и дыхание времени. Мне кажется, эта лента как раз вписывается в этот концепт, как и его фотографии. Время, в котором мы живем, – стрессовое, очень спрессованное, очень тяжелое, когда ты за день, кажется, можешь прожить жизнь. Как ты считаешь, если снимать, что бы это могло быть, на твой взгляд, что отвечало бы и современной эстетике, и дыханию и вызовам времени?

–         Я не знаю, что это могло бы быть по стилистике. В любом случае речь идет о каком-то авторском взгляде. И чем больше авторов будет снимать эту тему и пытаться вникнуть в то, что происходит, и рассказать об этом людям, тем скорее мы преодолеем ту гуманитарную катастрофу, которая сегодня сложилась в общении с Востоком. Я знаю, что многие коллеги фотографы, режиссеры, будучи на Востоке, не доставали камеру, а сразу оттуда уезжали, потому что этот опыт любой художник пропускает через себя и не все могут с ним справиться… Я видел разных документалистов и все делятся совершенно разным опытом. Но, как правило, люди, которые берут в руки фотоаппарат или камеру, и снимают не просто какую-то очередную кровавую картинку для рейтинга, а делают это так, чтобы показать это большому количеству людей, – многие делают выбор в пользу камеры. Потому что это их оружие. И они взяли это оружие в руки не просто так. Оно имеют такую же силу, как пулемет. Мы это видим сейчас очень ясно… Как правило большая часть людей все-таки фотографируют этот ужасный кадр. И неизвестно – этот ужасный кадр может потом войну остановить.

–         Камера имеет такую же силу, как пулемет, ты только что сказал. Что может изменить документальный фильм?

–         Есть факты в истории, когда документальные фильмы могли захватывать государства. Есть весьма распространенная история о том, что после бомбежек Варшавы третьим Рейхом было снято документальное кино, которое показывало масштабы разрушений. В Берлине пригласили послов Швеции, Дании и Норвегии, показали им это кино и после этого в течение короткого времени был подписан акт о капитуляции, потому что после того, как они посмотрели на столицу-мученицу, в таком контексте это фактически означало, что они не допустят такого на своей земле. И таких примеров огромное множество, потому что кино, телевидение – это все медиа, которое либо формирует повестку дня настоящую, либо какую-то альтернативную. Мне кажется, что такое кино, какое снимает Вим Вендерс, это не публицистический фильм. Это фильм о чем-то другом. Он пытается включить режим вертолета, посмотреть на все конфликты, которые проходили в 90х, посмотреть как люди жили тогда и проиллюстрировать это все фотографиями.

–         Как ты, как человек, который всю жизнь занимается кино, воспринял недавнее заявление Арсения Яценюка на расширенной коллегии министерства культуры о том, что будет приглашен трижды оскароносный режиссер снять ленту о незаконной оккупации Крыма… Ты веришь вообще в этот концепт вероятности и возможности привлечения какого-нибудь из трижды оскароносных режиссеров?

–         Чиновники очень редко бывают хорошими продюсерами… Дело же не в количестве «Оскаров», а в совершенно других вещах. Это же искусство, прежде всего, и высказывание об Украине, сделанное стандартно, не достигнет своей цели. Более того. Если это элемент контрпропаганды, то заявлять такое действие – это сразу слабая позиция. Потому что одно дело, если бы какой-то американский режиссер снял бы картину об Украине и украинский премьер-министр не имел бы к этому отношения. Другое дело, когда озвучивается фактически госзаказ… Это, конечно, очень странно, потому что для того, чтобы Украины могла высказаться по этому вопросу не нужна команда сверху. Людям нужно высказаться. У них это наболело… Я не знаю, что имел в виду господин Яценюк, но в любом случае я эту историю не поддерживаю.

–         В Украине часть кино финансирует государство. Какие перспективы и риски того, что кино в Украине станет инструментом пропаганды и контрпропаганды?

–         Вы, наверное, видите и чувствуете, что система никуда не делась. Советская, постсоветская система воспроизводится бесконечно, поэтому до тех пор, пока ей не переломят хребет, мы будем видеть, что государство пытается влезать в контент, продюссировать самостоятельно проект, будет пытаться осуществлять цензуру на разных уровнях. К сожалению, государство уже вмешивается, потому что военная ситуация. Запрет российских фильмов – это санкции со страной, с которой мы воюем, это можно как-то оправдать. Но дальше начинается масса вопросов к тому, что будет дальше, будет ли эта цензура осуществлена дальше, потому что как только цензоры войдут во вкус, нам будут запрещать много чего, не только российские сериалы.

–         Как ты относишься к постоянно озвучиваемым идеям запрета российского кинопродукта, насколько это целесообразно и может ли в чем-то помочь?

–         Поскольку сейчас идет война, прежде всего, информационная, запрет, наверное, нужен, чтобы эта отрасль которая отчасти привела к войне в Украине, была каким-то образом лимитировна. Но, кроме того, что что-то запретить, нужно что-то сделать. Нужно сделать правильную информационную политику на оккупированных территориях, потому что люди там, я уверен, чувствуют себя абсолютно брошенными. Должен производиться некий продукт, который будет замещать это российское кино. Санкции должны быть совмещены во времени и пространстве с поддержкой своего отечественного продукта, а мы уже шестой месяц слышим, что готовится законопроект, но в чем он будет заключаться, мы так и не увидели. Когда он будет принят – непонятно. Т.е. санкции действуют уже сейчас, а проект по поддержки украинского кино фактически отсутствует.