Фото: Сімейний архів Г. Стрижкової. Для Громадського радіо
Ганні Михайлівні Стрижковій сьогодні 77, вона живе на Печерську у багатоповерхівці, на 9-му поверсі. Її запросили на захід, пов’язаний із річницею звільнення від нацистів, але йти вона не може – не працює ліфт, а пішки спуститися дуже важко. Тому вона погодилася на інтерв’ю вдома.
Ганна Михайлівна всміхається і запрошує на кухню, там нас зустрічає величезний зеленоокий кіт. Він не відходить від нас впродовж всієї розмови і уважно слухає.
– У нас всегда был или кот, или собака, – каже жінка. Але лише потім, із її розповіді ми дізнаємось про те, за яких вкрай важких обставин з’явилась така традиція.
Ганна Михайлівна Стрижкова – одна із сотень дітей, яких вивезли із концтабору Освенцим після звільнення його від фашистів. Коли вона туди потрапила, їй не було 3-х років. Той період вона майже не пам’ятає – лише короткими уривками та із розповідей прийомної мами, яку вважає рідною. Але уже був свій 5-значний номер, витатуюваний на маленькій руці – 69929. Ганна Михайлівна каже – дітей у концтаборі використовували як біоматеріал.
– О том, что я – неродной ребенок, я слышала еще в детстве. За спиной. Вот мы идем с мамой, ой-ой – смотри, Зазимко пошла с неродной дочерью. Ой – с приемной.
Мама мне три раза давала свою кровь. Потому что я ослабла, был низкий гемоглобин, не могла ходить. Так что у меня в основном половина, а может быть, и две трети – это ее кровь. Поэтому сказать про маму, что «неродная» по крови – я не могу.
Оскільки у концтабір потрапляли діти із різних країн, після звільнення маленька Ганна розмовляла словами з різних мов.
– Например, хлеб я всегда называла «брот». Молоко – «млеко». Некоторые слова мама говорит, даже не понимала. Потом постепенно они забылись.
Ганна Михайлівна лише здогадується, ким були її біологічні батьки – поїзд, яким вивозили дітей, йшов із Білорусі. Після звільнення концтабору потяг із двомастами дітьми слідував до Ташкента через Київ. Але вона далі уже не поїхала.
– Женщины Киева узнали, что будет идти поезд с детьми, которые были в немецких концлагерях и их отправляют в Ташкент – город хлебный, потому что Киев сам в это время был в разрухе, это же 46 год. 45-й. И они, конечно, помогали, кто чем мог – кто вынес платьице, кто – какую-то маечку, кто рубашечку, кто носочки, кто туфельки, кто – что-то из еды, кусочек чего-то. Все, что только было, людей было масса. И все встречали этот поезд и отдавали все детям. Тех, кто был очень слаб, хотели просто оставить, потому, что боялись, что эти дети не доедут.
Ганна Михайлівна дістає сімейний альбом зі старими чорно-білими фото. На перших фото – маленька бритоголова дівчинка на руках у жінки з чорними косами, оповитими навколо голови. Дівчинка у світленькому платтячку дуже сумна і міцно обіймає жінку за шию. Це – мама Ганни Михайлівни, Онисія Петрівна Зазимко.
– Мама с папой – детей у них не было и не могло быть – решили взять ребенка на воспитание. Мама сама у меня черненькая. Говорит, хотели взять такого, черненького, чтобы подходил.
Медсестра выносит из поезда девочку. А мы же все были бритенькие. И в лагере брили наголо. Чуть волосики отросли, светлая головка, ручки-ножки повисли, головка повисла, как поломанный цветочек. Медсестра говорит: «девочку не довезем». Поэтому должны оставить здесь. Мама говорит, а что с ней? А у нее, говорят, 6 раз брали кровь, она обескровлена, в общем, в плохом состоянии. Они попадут в детский дом в больницу, приходите туда и там они будут.
Родители начали оформление. Мама с бабушкой начали приходить ко мне в больницу. Вот уже в больнице помню. Мама говорит, что первый раз они когда ко мне пришли, я лежала отвернувшись, и в общем и как-то не очень реагировала на них.
И не улыбалась, мама говорит – совсем не улыбалась. И они с бабушкой принесли котенка. Тихонечко, чтобы никто не знал, в больницу. И вот когда я увидела котенка, маленького, и он полез ко мне и начал мяукать и лизаться, мама говорит, вот тут у тебя появилось что-то наподобие улыбки. И вот с тех пор у нас в семье традиционно живет кот.
Поскольку они приходили очень часто ко мне, мама всегда говорила «Доченька, мы тебя нашли, искали и нашли». И уже когда мама пришла, говорит, ну что нас бабушка ждет, папа ждет. Ну – пойдем… И вот тогда я назвала ее мамой».
Когда меня мама забирала, я помню, что шел такой дождь со снегом. Она меня несла на руках, я была маленькая и худенькая, она меня укутала в бабушкин пуховый платок.
И она несет меня, я вижу, у нее слезы текут. Я ей говорю – мама, а чего ты плачешь? А она говорит – я не плачу, это просто снег и ветер. Ты не поворачивайся. Взяла меня на руки и вот так принесла.
Спогади з концтабору роками не відпускали Ганну Миколаївну. З часом вона змогла подолати дитячі страхи, набуті у концтаборі.
– Первые годы, когда я уже жила в Киеве, ночью часто снилась надзирательница, которая водила нас на забор крови. Я видела ее глаза, но это была не она, а клоун. Петрушка, с ее глазами. Мы ее очень боялись, и когда она заходила, мы все пытались где-то спрятаться. Но она вытаскивала, потому, что по номерам знали всех.
Мама говорит, я очень боялась, когда заходили врачи. Белые халаты. Говорит, ты сжималась, глаза перепуганные, хотела забиться в угол. Она говорит, Аня, если тебе страшно, ты кричи. А ты, говорит, серьезно так отвечаешь: кричать нельзя, будут бить. И сильно будут бить.
И представляете удивление моих родителей, когда я была в 8 классе, и сказала, что хочу быть микробиологом. То есть, на мне должен быть белый халат. Для родителей это было что-то вроде легкого шока.
Ганна поступила на біофак і все життя присвятила вивченню мікроорганізмів, корисних для людини і стала кандидатом біологічних наук.
В 46-47 году был голод по Киеву. я помню, бабушка варила кашу, я до сих пор люблю такую кашу. Манная, такая жиденькая-жиденькая. И туда крошился хлебчик. Вот это мы ели. И вы знаете, я настолько привыкла к этому, что теперь, когда я вижу кашу манную, я не могу туда не покрошить хлеб. Это выше меня. Хоть два кусочка. Я была в санатории и за столом со мной сидела учительница. И она когда увидела, говорит: «Не понимаю, как таких людей пускают в приличный санаторий».
А что я могу ей сказать? В 46м-47м году вы голод переживали? Когда на одной каше, такой мисочке, надо продержаться весь день?
Зараз Ганна Михайлфвна бере активну участь у діяльності Українського союзу в’язнів-жертв нацизму.
– В 2005 году я получила приглашение от музея Аушвиц Биркенау приехать на 60-летие, посвещенное освобождению концлагеря. Из Украины нас было 5 или 6 человек. Из Киева я была одна. НАс поселили, мы пришли на площадь, там стояли стулья. Мы сидели, погода была очень плохая. Дождь, холод. И вот когда все собрались, неожиданно раздался вой лагерной сирены. У меня мороз по коже и мурашки пошли. Я сжалась. А вот женщины, некоторые сидели в колясках, даже теряли сознание. Это было неожиданное, переключение, вроде как вы идете и упали в пропасть, вот этот страх навалился. Потом сирену отключили, все пришли в себя”
Когда я приезжала на 70-летие – такого уже не было. Это был единственный раз
Читати також: Всі випуски програми «Моя історія»