Хаїм Нахман Бялик — національний єврейський поет, який провів дитинство в Житомирі

Ірина Славінська: Хаїм Нахман Бялик – хто він і звідки?

Зеєв Волков: Хаим Нахман Бялик есть национальный еврейский поэт, вот так.

Ірина Славінська: Тепер потрібно розшифровувати, тому що національний єврейський поет народився на Житомирщині, яку ми тепер вважаємо Україною, тоді це була Російська імперія, жив він в різних містах і в різних країнах.

Зеєв Волков: Давай пойдем по-другому. Да, рождение на Житомирщине – это понятно, это вообще нужно понимать места штетлов. Вообще он рожден в семье не очень бедной, но у него рано умирает отец. Если нужно говорить про такие семьи, то мы понимаем, что в 19 веке когда умирает кормилец – все становится плохо, и поэтому Бялика отдают на воспитание его деду, и он живет у деда, у которого уже огромное количество своих внуков, и деду до маленького Хаима… совсем не до него. И куда бежать? Куда бежать маленькому мальчику в городе Житомире? Он бежит, куда может, он бежит в книги. Бежит в книги и с детства начинает учиться, начинает читать, у него каждая еврейская буковка – для него. Еврейские буковки очень визуальные, они могут возбуждать какие-то потрясающие видения. И вот у Бялика каждая буква приобретает такой вид.

Ірина Славінська: Напевно, потрібно відкоментувати, чи йдеться про їдиш, чи про іврит. Це теж окремий сюжет.

Зеєв Волков: Во-первых, речь не идет про русский, про украинский речь идет совершенно сбоку, а идиш для Бялика – это разговорный язык. Учится он на иврите. У нас вообще, чтобы понять Бялика, нужно понимать, что он знает два языка, и идиш, и иврит.

Бялик умненький ученичок, он хочет получить образование. Вообще, многие дети в штетлах и в черте оседлости мечтали получить хорошее образование. И он узнает, что где-то есть такая деревня, Воложин, это штетл. Он узнает из газеты, из статьи, по-моему, Смилявского о том, что именно в этом Воложине изучают юриспруденцию. И он едет в Воложин. Он приезжает – а в Воложине странная штука. В Воложине он попадает в ешиву, где, конечно, юриспруденцию не преподают вообще.

Ірина Славінська: А що ж там викладають? Це релігійна освіта?

Зеєв Волков: Талмуд, Талмуд, Талмуд, Талмуд. Только миф говорит о том, что он преподают юриспруденцию, но там преподаюд Талмуд. Поверьте мне, учить его очень тяжело. Там 400 человек мальчиков, которые сидят на расстоянии локтя друг от друга и бормочут Талмуд по 17 часов в сутки. И Бялик попадает туда в тот момент, когда ему тяжело, и когда он хотел учить юриспруденцию.

О нем есть воспоминания, что он был очень веселый и громкий, воспоминания, что иногда он лежал неделями и пел украинские грустные песни. Вот это точно мы знаем, что пел. Так вот, он не хочет учить этот Талмуд, ему не смешно ему учить. Зато по ночам там преподают то, о чем никто не знает. Там преподают русския язык. И Бялик знакомится с русским языком. Молодой Бялик в конце 80-х годов 19 века, в 18 или в 17 лет знакомится с русским языком. И в этот момент он, конечно же, узнает Лермонтова, любимого своего поэта. В тот момент, да, этот романтизм Лермонтова просто играет.

Ірина Славінська: Я чомусь подумала, що йому  Достоєвський мав би знести голову. Якраз прекрасне читання для юнака.

Зеєв Волков: О! Если вы хотите посмеяться, я вам расскажу, что через год мы четко будем  знать, что он по дороге в Одессу читает Достоевского. Но вначале это был Лермонтов, и был еще поэт Шимон Фруг, Семен Фруг. Сегодня мы его не знаем, сегодня он считается эпигон Надсона, но в тот момент он был очень великий поэт. Вообще, мы сегодня Надсона не знаем.

Так, как бы то ни было, молодой Бялик пишет стихотворение. Я его хочу прочитать, потому что оно очень и очень важное. Жалко, что нельзя поставить его так, чтобы оно звучало, я бы еще песенку поставил бы. Я прочитаю его в переводе Маршака. Почему, потому что Маршак – известный сионист.

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Ко мне прилетела ты с юга…

Душа по родным твоим песням скучая,

Давно стосковалась, подруга!..

Скажи мне, родимая пташка,

Ужели в краях лучезарно-счастливых,

Как здесь, всем тоскливо и тяжко?..

Несешь ли приветы от братьев Сиона,

Далеких и страстно любимых?

Скажи мне, слыхали ль они мои стоны,

Рыдания братьев гонимых?

И знают ли, сколько врагов беспощадных

В чужбине меня окружает?

О, пой же скорей о долинах отрадных,

Где яркое солнце сияет!

Это классный стих. Люди, которые знают Лермонтова, знают, что это  Бялик находится под большим влиянием текста «Скажи мне, ветка Палестины». Но это нужно понимать, это для тех, кто знает Лермонтова. А для еврейской поэзии это огромный прыжок вперед. Бялик просто вносит романтизм во всю поэзию просвещения, которая есть у евреев, и это классно. У него, кстати, есть еврейский, идишистский вариант: то, что я читаю – перевод с иврита.

Ірина Славінська: Він сам себе перекладає з іврита на їдиш і навпаки? Чи це інші люди перекладають?

Зеєв Волков: Он написал на идише 12 стихотворений. Он говорил все время на идише. На идише написал 12 стихотворений, все остальное писал на иврите. У него есть  одна вещь, которая будет на русском языке. Его будут переводить на идиш часто, когда он будет уже постарше. А то, что мы имеем – это на иврите. И в этом интерес стихотворения, потому что он, скорее всего, еще Некрасова тогда начитался, и мы знаем изменения этого стихотворения. Ну, это очень интересно, это две поэзии вместе, так Бялик увлечен русской поэзией.

Потом он приезжает в город Одессу, и в городе Одессе ему все плохо. Он пишет, что «Одесса такая большая, что могла бы меня съесть».

Ірина Славінська: Але в Одесу він їде, власне, з єшиви, де йому не сподобалося. Фактично, він звідти, якщо я правильно зрозуміла, тікає.

Зеєв Волков: Да, бежит, вы правильно понимаете. И он приезжает, живет с человеком, который там умирает от гриппа на балконе, какой-то мрак. Но есть там человек, которого зовут Равницкий, Иехошуа Равницкий, и Равницкий издает первое издание ивритских поэтов, которое называется «Пардес». И к нему  приходит Бялик, и Равницкий говорит: «Я уже все сделал, уже гранки почти есть». И Бялик говорит ему: «Ну вот вам стихотворение». И Равницкий смотрит на стихотворение, вынимает свое и вставляет стихотворение Бялика. И с того момента мы получаем молодого великого поэта, Хаима Нахмана Бялика.

Ірина Славінська: Слава приходить одразу після першої публікації?

Зеєв Волков: Большая проблема приходит после первой публикации, потому что он узнает, что дед его, который живет в Житомире, болен. Ему приходится возвращаться. Он возвращается, и вот в этом Житомире все плохо. Торговля деревом, которую он ненавидит.

Но там есть и хорошая вещь: он женится. Он женится на Мане. Это такой брак, который называется на иврите шиду: он не видел свою жену до свадьбы, он в нее влюбляется по ходу дела, что называется. Это хорошая вещь. Но он сидит вот в этом Житомире, и все – а он пишет стихотворения там – все ему кричат: «Бялик! Бялик, приезжай в Одессу». Каждый раз ему Равницкий пишет, ему все пишут, а он не может выехать. Он на 8 лет застрял в Житомире, у него депрессия, мы видим это во всем. Вот тогда, я думаю, Достоевский у него поиграл в голове.

Но он вернется в 1901 году, и уже вернется великим поэтом. Величайший человек Клаузнер, который в Одессе сидит и занимается пониманием литературы, одним из первых называет Бялика национальным поэтом. Вопрос, что такое национальный поэт – мы об этом тоже, если будет время, поболтаем. Но Бялик пишет. Бялик пишет, на него влияют сразу много разных вещей, он внутри своего творчества за это время успел перебежать с романтизма на декаданс, потому что наконец-то Бодлера перевели на русский язык.

Ірина Славінська: Тепер є, що читати.

Зеєв Волков: Бялик знакомится с Бодлером, читает «Цветы зла», и мы получаем Бялика с гниением и всем, что должно быть в декадансе. Он переходит, создает еврейскую народную песню… У нас не было народной песни, он ее создает. В общем, он создает стили, и вот за эти 10 лет он просто пробежал все эти стили. Это круто, смотреть, как у него в одном стихотворении смешивается и одно, и другое, и третье.

Ірина Славінська: Ми продовжуємо говорити про становлення поета, і вже завершили розмовою тезою про те, як поява національного поета відбувається. І, власне, хочеться запитати про те, яким чином. Можливо, якісь особливі теми чи проблеми було поетом озвучено. Якщо згадувати територію тодішньої Російської імперії, звичайно, є дуже велика проблемна історія – це погроми.

Зеєв Волков: Погромы есть все время. И нужно понимать, что есть один погром, который изменяет все. Это погром 1903 года в Кишеневе, он совершенно другой. Там погибло около 50 человек. Но в тот момент все понимали, что это что-то новое, потому что это поддержка погрома государством, это очень непростой погром, который произошел в Кишеневе. И в Одессе Хаиму Нахману Бялику Одесский комитет, говорит: «Давай ты поедешь в Кишенев, запишешь все, что там есть, поговоришь со всеми, напишешь статью, и статью мы опубликуем, журнал отдадим тем, кто пострадал в погроме». Хаим Нахман Бялик едет, записывает все, а потом молчит. Полгода Хаим Нахман Бялик молчит. Нехорошо. А потом Бялик выдал стихотворение. Я прочитаю только первую его часть, но я хочу, чтобы ваши слушатели ознакомились с этим стихотворением как-нибудь.

Ірина Славінська: Це переклад, одразу перепитаю?

Зеєв Волков: Я читаю перевод Жаботинского. Это важно, потому что Хаим Нахман Бялик скажет, что Жаботинский сделал его национальным поэтом. Бялик-то пишет на иврите, а иврит читать могут далеко не все, и потому Жаботинский, который его переводит – это важная работа.

…Встань, и пройди по городу резни,

И тронь своей рукой, и закрепи во взорах

Присохший на стволах и камнях и заборах

Остылый мозг и кровь комками; то – они.

Пройди к развалинам, к зияющим проломам,

К стенам и очагам, разбитым словно громом:

Вскрывая черноту нагого кирпича,

Глубоко врылся лом крушительным тараном,

И те пробоины подобны черным ранам,

Которым нет целенья и врача.

Ступи – утонет шаг : ты в пух поставил ногу,

В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:

По крохам их копил воловий труд – и миг,

И все разрушено…

И выйдешь на дорогу –

Цветут акации и льют свой аромат,

И цвет их – словно пух, и пахнут словно кровью.

И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад,

Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью;

И греет солнышко, и, скорбь твою дразня,

Осколки битого стекла горят алмазом –

Все сразу Бог послал, все пировали разом:

И солнце, и весна, и красная резня !

Это начало. Это странное стихотворение и страшное стихотворение. Оно не только о погроме. По сути, если вы будете читать стихотворение, вот то, что я прочитал. «Все сразу Бог послал» – это «Все сразу Бог создал». Бялик в первый раз сказал очень страшную вещь: что ваш погром, евреи, создал ваш еврейский Бог. Такого до этого никто не позволял говорить.

Ірина Славінська: Що це означає як політичне висловлювання? Адже погроми, я можу припустити, виглядають як доволі зрозуміла історія. Є ми – і є вони. Є кати – і є жертви. І ось теза про «вашого єврейского Бога».

Зеєв Волков: У Бялика вообще есть интересная вещь: он начинал с романтизма, потом ушел далеко. И потом посмотрел на наш народ как народ сверхромантизма. Он говорит нам, что две тысячи лет вы обещаете уехать в Иерусалим – и никуда не уезжаете. И когда он дал это пощечину Богу. Там текст довольно жесткий, но он сделал довольно странную штуку. Сегодня историки Израиля говорят, что вторая алия, второй переезд в Палестину, который был с 1903 по 1914 год – это переезд одного стихотворения. Вот этого стихотворения.

Я хочу, чтобы вы понимали: Бялик повлиял на то, что огромное количество людей бросили свои места и приехали в Палестину. Такого не бывает. Он человек, который произнес речь, ударил народ очень сильно, потому что это стихотворение обличает никчемность народа, и народ хотел ему ответить: «Да».

Ірина Славінська: Яким чином цей текст поширюється? 

Зеєв Волков: Бен Гурион его переписывал, ручками. Потом его издали, а цензура Российской империи даже запретила…

Ірина Славінська: Ось, власне, в цьому і є запитання. На початку 20 століття не так багато людей вміють читати. Яким чином така велика кількість людей, яка згодом вирішує переїжджати, загалом з ним знайомиться?

Зеєв Волков: У евреев чтение довольно хорошо. Да даже если мы говорим про Великую Россию, я не знаю, какой там процент, но мы видим в конце 19 века огромное развитие чтения. И евреи читают. Проблема, на каком языке они читают, кого они читают. Но есть три языка, которыми пользуются здесь, на территории. Это идиш, на который Бялик переводит сам себя.

Ірина Славінська: Тобто, це автопереклад.

Зеєв Волков: Иврит, на котором читают, и его понимают, потому что в это время есть мода на кружки изучения иврита, вот Бялик в Одессе состоял в таком кружке. И русский язык.

Интересно, что Бялик знал русский язык настолько плохо в те времена, в 1890-х годах, что он не смог девочке из Одессы преподавать иврит, потому что не знал хорошо русский и не мог с ней говорить. Нужно понимать, что Бялика уже в 1910 году, когда он выходит в переводе Жаботинского, знают все. Его знает весь серебряный век. Например вот, то, что пишут, величайший поэт, которого вы знаете: «Ох, эта ночь! Отчаянье стягивал туже и туже сам. От плача моего и хохота морда комнаты выкосилась ужасом. И видением вставал унесенный от тебя лик, глазами вызарила ты на ковре его, будто вымечтал какой-то новый Бялик ослепительную царицу Сиона евреева». Это Маяковский. То есть, Бялика знают все. Бялик, по сути, это наш поэт серебряного века. 

Ірина Славінська: Але цей контекст, він не антисемітський? Початок 20 століття в багатьох країнах, не тільки в Російській імперії – це час не найпростіших стосунків між різними національностями, між різними меншинами в рамках однієї країни. В тодішній літературі Російської імперії як його сприймають? Звідки ця любов?

Зеєв Волков: После каждого погрома поэты садились и переводили на русский язык его стих. Поэтому у нас стих «О резне» есть в 7 или 8 переводах. Переводить Бялика – это было серьезное юдофильское занятие.

Что Бялик пишет свои великие стихотворения в 1910 году, Бялик как великий пророк в 1912 году опустел, он перестал писать стихотворения. Он сделал… Это вообще очень интересно. Он все-все-все, что мог написать, написал. Он потом немножко писал, но это было неважно.

Ірина Славінська: Чим він займався після цього?

Зеєв Волков: Он издавал книги, у него есть издательство в Одессе. Он работал над трудами испанских еврейских поэтов, он много работал с Равницким, они выпускают книгу «Агада», это книга еврейских сказок, потому что до этого евреи занимаются галахой, это законы. Бялик говорит: «Нет-нет-нет, чтобы понять законы, нужно понять сказки, чтобы понять сказки, нужно понять законы», и поэтому он этим занимается. Он патрон культуры, он создает очень важную вещь. Он говорит, что мы должны создать еврейский книжный шкаф новый, и он делает… ну, он просит всех подавать ему книги, и все эти историки, философы дают Бялику книги, чтобы он издавал эти книги, и чтобы создать еврейскую полку. У него потрясающие речи, Бялик – великолепный оратор.

Ірина Славінська: Ну і ще, крім того, він перекладач. Він перекладає Шекспіра, Шиллера, Сервантеса.

Зеєв Волков: Да-да-да. Он переводит Шекспира, Сервантеса. У него вообще, нужно понимать…Он переводит Шекспира чуть лучше, с библейским подтекстом. Но он никогда не переводил русскую поэзию. Вот Маяковский его любил, а Бялик его не любил. Не не любил – а не переводил.

Но еще очень важная вещь, что Бялик еще дал детям еврейскую поэзию. Потому что до Бялика никто не писал еврейские стихи для детей, а Бялик писал. То есть, он сделал детство еврейским детям, и сегодня каждый еврейский мальчик, который бегает там в Израиле, знает этого Бялика с самого детства.

А потом, уже в Тель-Авиве, Бялик становится нерелигиозным раввином Тель-Авива становится.

Ірина Славінська: Я, власне, про це хотіла запитати. Бялик переїжджає у Тель-Авів. Переїзд Бялика – це що, це де? Чому нерелігійний рабин?

Зеєв Волков: Бялик приезжает в 1925 году на улицу Бялика, хочу, чтобы вы поняли. Бялик переезжает на улицу Бялика, где для него построили дом Бялика.

Ірина Славінська: Яка вже була названа…

Зеєв Волков: Да-да-да. И это дом-храм в чистом виде. И Бялика видят как раввина. И Бялик сам не гуляет по городу. Бялик выходит на улицу, и зеваки к нему приходят, и Бялик может идти по городу, выцепить из толпы какого-то человека и сесть говорить с ним. Бялик – это его воспоминания… Да вы даже не представляете. Это был какой-то стержень города. К нему приезжали хозяйки лавок на базаре, когда у них была проблема. К нему бежали женщины. когда у них рождался ребенок – как назвать? К нему бежали главы фирм, которые спрашивали, как назвать свою фирму. Бялик дает название… Бялик вставляет новые слова в иврит вставляет.

Вот в этом доме, в котором он сидит, стихи он не пишет, но создает очень важную вещь, Онегшабат. Он говорит, что в Иерусалиме нет монополии на иудаизм, и в любом месте можно говорить об иудаизме. Поэтому он создает Онегшабат, явление, когда люди приходят и говорят о субботе.

Бялик курил в субботу, и поэтому ему пишет письмо один чудак религиозный, который спрашивает, как тот может курить в субботу. И Бялик ему отвечает классно. Он говорит, отсылаясь к раву Куку, что у евреев был храм, и в храме была святая святых – место эманации Бога, где нематериальное становится материальным. Туда мог войти только один раз в год первосвященник, и туда никто зайти не мог. Но было время, когда храм строили, и по этому месту ходили люди в грязных сандалиях, и ставили кирпичи, строя эту комнату. Так вот: мы строим эту комнату. Будет время, и войдет первосвященник. Но пока дайте нам построить.

Вот такой человек, непростой человек. Интересно, как его Израиль музеефицировал. Он его музеефицировал, не оставив от него жизни на долгое время. Вы знаете, великие поэты в туалет не ходят. И про Бялика… нет анекдотов – это смешно. И вот его возвысили на такой пьедестал, что ввести Бялика в современную жизнь – это очень тяжело. Но сегодня он в моде. И, поверьте мне, в музей Хаима-Нахмана Бялика ходят постоянно люди, и не только группы, но простые люди со всего мира, и я каждый раз, когда сижу в музее, радуюсь, что туда ходят люди на разных языках смотреть на Хаима Нахмана Бялика. То есть, я вижу, что он нужен, и это очень интересно.