Фото Ярославы Жуковской
Павел Казарин — радио- и телеведущий, журналист, военнослужащий Вооруженных Сил Украины. А по образованию он филолог. Специальность, которая записана в его дипломе: «преподаватель русского языка или литературы».
«И в этом смысле я тот человек, в жизни которого русская литература, да что уж греха таить, русская культура присутствовала с самого детства. Потому что я родился и вырос в Симферополе, в Крыму в русской культурной русскоязычной среде. Я вообще впервые со стереотипом о том, что, значит, украинский язык, мол, „на нём говорят только выходцы из села“ я вообще впервые столкнулся с ним в Киеве. Потому что в Крыму и сёла были преимущественно русскоязычные», — рассказывает военнослужащий.
Павел Казарин покинул полуостров после незаконной аннексии. Он стал одним из самых узнаваемых журналистов Украины. До 24 февраля 2022-го года вёл утреннее шоу на всеукраинском телеканале, политическое ток-шоу на общественном телевидении («Суспільне»), программу на радио и регулярно писал колонки в главные СМИ страны. На второй день вторжения он присоединился к территориальной обороне.
«Это в первую ночь, когда мы с Юркой Мацарским (коллега и в прошлом соведущий Павла Казарина, первый герой подкаста „Правда войны“) пошли в армию, в военкомате выстояли очередь, потому что даже тогда 24–25 февраля 22 года очереди были гигантские. И тогда служба в армии просто вот на глазах остановилась не обязанностью, а привилегией. Я помню, что многие мои знакомые писали типа „Кому дать взятку для того, чтобы в армию попасть?“», — вспоминает он.
Это подкаст «Правда войны» с ведущим Евгением Савватеевым.
Евгений Савватеев: Когда вы пришли в военкомат, вам не сказали: «Павел, вы работаете на телевидении, на радио. А Вы уверены, что это то, что надо вам?».
Павел Казарин: Ну такой вопрос никто не задавал. Там вообще, на самом деле в тот момент в очереди можно было встретить, кого угодно. И там стояли кто угодно: девчонки и ребята. Совсем молоденькие парнишки по 19-20 лет и люди, которым было так основательно под 60. Вот в одной очереди со мной тогда в Шевченковский военкомат стояли два гея, и мы потом служили в одном батальоне, потом перевелись в другой батальон воевали на юге.
В Николаевской области на границе с Херсонской областью, потом в Бахмуте мы пересекались с ними, то есть на самом деле в тот момент было полное ощущение, что прежние барьеры исчезли. Прежние барьеры, скажем так, социального статуса, гендерные, барьеры сексуальных предпочтений и так далее. Вот это всё не имело значения. Вот ты либо здесь и что-то делаешь для защиты страны, либо ты в армии, либо ты помогаешь в армии и волонтёришь для неё и так далее. Либо ты за пределами этого процесса и все остальные признаки вообще ушли на другой план.
У нас в батальоне в соседней роте был цирковой мим с позывным Шиш, он был пулемётчиком.
Была девчонка из Одессы, которая работала в косметическом салоне. Были пацаны, которые были айтишниками, несколько ребят, которые воевали ещё в первую фазу войны в 2015, 2016. Ну вот абсолютная такая сборная солянка.
Евгений Савватеев: О первых днях вторжения я расспрашивал в одном из предыдущих выпусков «Правды войны» Юрия Мацарского, коллегу Павла Казарина по «Радио НВ», с которыми они вместе пошли добровольцами в территориальную оборону. Спрашиваю и Павла.
Павел Казарин: Мы тогда в Шевченковском районе Киева на пункте комплектования выстояли очередь, получили оружие где-то в 5 или 6 вечера, нас разбили на роты. Условные роты, потому что мы там были все преимущественно гражданскими людьми. Вот и отправили на патрулирование улиц.
А потом где-то в 2:00 ночи пришёл сигнал, что может быть прорыв колонны со стороны Житомирской трассы. И там основную дорогу, как нам сказали, будет держать «сухопутка», а вот все подразделения из мобилизованных могут держать параллельные дороги. Что если эта колонна свернёт с основной трассы с проспекта Победы тогда еще, на какую-нибудь альтернативную улицу — Дегтяревскую, и так далее, вот тогда они должны были среди прочего упереться к нам. Нам тогда безумно повезло.
Потому что прорыва колонны не было, «сухопутка» удержала россиян в Киевской области, не позволила им… Потому что нам бы пришлось очень нелегко, у нас тогда была собственно на всех у каждого по автомату, по четыре магазина и примерно ноль опыта. И вряд ли мы могли бы представлять большую угрозу для кадровых военных на тот момент.
Тогда, в первую ночь. Ты стоишь, у тебя нет связи, у тебя нет рации (тогда, на тот момент), и ты не знаешь обстоятельства, как разворачиваются события вокруг. Ты не очень понимаешь возможные риски и вызовы, и порядок своих действий в случае, если колонна появится на горизонте.
И, честно сказать, вот в тот момент, как рукой сняло всё твою привычку контролировать. Обстоятельства вокруг себя, как-то так очень быстро мы начали втягиваться. У нас не было времени на раскачку.
Евгений Савватеев: А до этого автомат вы когда держали в последний раз?
Павел Казарин: В тире. Ну я ходил до войны в тир, но это было, во-первых, несистемно. Во-вторых, в том же тире в большей степени было интересно поработать с пистолетами, а на войне пистолет — это, скорее, символ статуса, нежели практическое средство для ликвидации врага.
Потому что пистолет на твоём бедре означает то, что-либо ты офицер, либо то, что у тебя твоя должность армейская предполагает табельное оружие подобного формата. Либо это наградное оружие (тогда уже превращается в символ, статуса, как медаль носить, не знаю). Ну во всём остальном пистолет — это килограмм полтора лишнего веса на твоей ноге. Хочешь носить, если он тебе как-то не мешает — то окей. А если реальные какие-то события начинают разворачиваться, то, возможно, тебе имеет смысл эти полтора килограмма в экипировке занять чем-то другим, более функциональным.
Тогда в ту ночь с 25 на 26, когда в районе метро Берестейская были новости о танке, который… Мы, честно сказать, новости об инциденте в районе метро Берестейская читали значительно позже, потому что на тот момент мы были изолированы. Вот мы стояли там по Дегтяревской, условно говоря. Мы слышали, что в городе где-то что-то происходит, потом периоды затишья. И потом где-то опять может что-то происходить, опять периоды, затишья, но мы не были очевидцами тех событий и уж тем более не участниками.
Евгений Савватеев: То есть так посмотреть новости на сайте или в Telegram вы не могли?
Павел Казарин: Ну ты стоишь, у тебя оружие, вокруг февральская ночь.
Мимо время от времени проносятся «Скорые». Вы не понимаете, может ли выскочить машина, из которой по вам откроют огонь какая-нибудь или не выскочит. Ты в принципе не понимаешь, чего ждать, это сейчас мы уже такие все… можем похвалиться каким-никаким опытом за 15 месяцев полномасштабной войны. А тогда ты очень растерянный, у тебя такой странный коктейль в крови: азарт пополам с тревогой, со страхом, с такой злостью на врага. Но, скажем, в этот момент за телефоном лезть и копаться в новостях каких-нибудь Telegram-каналов — это последнее, что бы мне пришло в голову. Вот днём возможно, но точно не в первую ночь.
Слушайте также: «Пора жестить»: как роспропаганда оправдывает войну в Украине
Вообще, знаете, есть одна удивительная история. С момента полномасштабного вторжения в армию влилось огромное количество гражданских людей. Если мы говорим, что у нас армия на момент начала войны (ну я сейчас не ручаюсь за точность цифры, я говорю, примерные) была 200 000 человек, то сейчас 700-800, условно говоря. И у нас на одного кадрового военного приходится 3-4 мобилизованных, то есть людей, которые ещё полтора года назад были абсолютно гражданскими людьми.
Это часто люди очень высокого уровня квалификации. Это очень квалифицированные дантисты, менеджеры, бизнесмены, IT-шники, дизайнеры, учителя и так далее — список можно продолжать. В обычное время они бы никогда в армию не пошли. Ну почему? Потому что просто армия не могла бы позволить их самим себе из-за зарплатной политики. Ну потому что эти люди зарабатывали «на гражданке» очень большие деньги, потому что армейская зарплата их никогда бы не прельстила в относительно мирном 2021 году и так далее (война была, ну просто не такой интенсивной).
И тут внезапно в армию приходит огромное количество людей, ну просто с зашкаливающими компетенциями. Причём это же не только какие-то работники умственного труда. Это очень крутые и квалифицированные слесари, токари, люди вот такого вот инженерного склада ума и так далее. Которым никто никогда не объяснял, никто не успел объяснить, что «пацаны так не делается, потому что в армии так не принято», и которые начали внезапно создавать вещи и процессы из категории: «А что так можно было?».
Ну, то есть ты приезжаешь в какой-нибудь батальон, а в этом батальоне создано аналитический центр. Почему? Потому что там три свадебных фотографа, которые сформировали маленькое подразделение аэроразведки, там несколько промышленных альпинистов, которые цепляют на высотке камеры с очень крутым зумом и там несколько айтишников, которые собрались в одном помещении, разместили кучу компьютеров. Каждый день они анализируют полученную информацию и соседней механизированной бригаде выдают бюллетень целей на дополнительную разведку и целей на уничтожение.
Причем в этом смысле очень часто даже то, что у тебя написано в военном билете, необязательно будет иметь отношение к тому, чем ты будешь заниматься на самом деле.
Потому что, например, глава этого аналитического центра — девчонка, которая вообще до войны айтишницей работала, она по документам номер миномётного расчёта, а реально она глава аналитического центра. Ну потому что в армейской классификации нет такой военной учётной специальности, как-то, что стало появляться в качестве ответов на вызов времени. А другой человек по документам, вообще фельдъегерь, понятия не имею, чем он должен заниматься, не спрашивайте.
Я некоторое время был на фронте вместе с человеком, который занимал 88 строчку в списке украинского Forbes. Всеволод Кожемяка. Личное состояние в 2020 году — 100 млн долларов. Который создал подразделение «Хартия» в Харьковской области, возглавил его и успешно воевал. А сейчас на базе этого батальона создаётся целая бригада в составе Нацгвардии — Бригада «Хартия». То есть там люди очень разные. Те, кто думает, что армия, условно говоря, рабоче-крестьянская (труженики села и заводов) — нет.
Там те люди, с которыми вы будете служить вместе — это люди, которые в гражданской жизни имели очень много и, скорее всего, будут иметь после демобилизации или после войны. Смотря, что наступит раньше.
Поэтому представлять армию, как таких молодых розовощеких восемнадцатилетних мальчиков, которых нужно накормить, потому что они голодные (или наоборот, только исключительно каких-то ребят, которых обстоятельства неблагополучные вынудили присоединиться к ВСУ) — нет, это неверно. Армия сейчас очень крутая.
Я помню историю с Рустамом Гивазовичем во Львовской бригаде, он барменом работал до войны. Пошёл в армию в первые дни, их бригада там с апреля прошлого года на передке, сперва в Донецкой области, сейчас Харьковской рубится. И кто-то говорит: «Да я в армии ничего не понимаю. Я в армейском деле ничего не понимаю. Я человек абсолютно мирной профессии»! Камон, ребят. А бармены и диджеи, по-вашему — это представители военной профессии? А я в армии встречал и барменов и диджеев, и кого только не встречал. Видел дизайнеров, очень талантливого дизайнера Тараса Ищика. Он потом стал автором армейского брендбука, который в конечном счёте был подписан Валерием Фёдоровичем Залужным и это стало официальным брендбуком ВСУ. Один обычный дизайнер.
Читайте также: «Распятый мальчик»: как Россия накачивала пропагандой в 2014?
Отец Павла Казарина — филолог, русист, пушкинист, литературовед. Его кандидатская диссертация была посвящена Пушкину, а докторская — Гоголю.
Евгений Савватеев: Сейчас что вы думаете, например, о тех героях, которыми занимался ваш отец: Пушкин, Гоголь?
Павел Казарин: И Пушкин, и Гоголь и там, условно, Лермонтов и Толстой, и Достоевский — это всё, безусловно, выдающиеся и значительные фигуры в русской литературе XIX века. И они там останутся, кто бы ни был во главе России, Путин, Тяпкин-Ляпкин и так далее.
И они действительно, наверное, останутся востребованы в мире, когда кто-то захочет разобраться в том, что такое русская литература. Ну потому что других фамилий у русской литературы нет. Хотя, кстати, по поводу Гоголя нужно ещё спорить. Внутриукраинская дискуссия относительно того, чей он писатель, продолжается. Она не закрыта. Я оставляю эту дискуссию куда более компетентным, нежели я, людям — профессиональным литературоведам.
Ну, то есть Россия взяла всех своих литературных классиков (да и не только литературных) и сделала их торговыми агентами по продаже имперской идеологии. То есть памятник Пушкину в каком-то городе означал не просто дань уважения к чьему-то литературному таланту. Это было нечто вроде втыкания флага. В Одессе просто это был памятник Екатерине II, а где-нибудь в Тернополе — это был памятник Александру Сергеевичу Пушкину. И то, что сейчас происходит в Украине, — это просто процедура приведения в норму маркеров общественного пространства.
«Только на основании того, что когда-то в Советском Союзе было принято решение: „Вот у нас в каждом городе должна быть улица Гагарина, улица Пушкина, улица Жуковского, улица Толстого“ сохранять местную топонимику — нелогично», считает Павел Казарин. Фото Ярославы Жуковской
Культура — это коллективная память нации.
Когда континентальная Империя завоевывает какую-то территорию, она, в том числе, начинает заниматься вытеснением национальной культуры до какого-то там фольклорного элемента. Да, типа в Советском Союзе можно заниматься украинской культурой. Что такое украинская культура? Это вот там шаровары, это песни какие-то мелодичные протяжные, это обязательно какой-то колониальный формат существования этой культуры (обязательно яркое, обязательно развлекательное). Но для серьёзной дискуссии о будущем, о прошлом — используется имперская культура, то есть, в данном случае русская культура. Империя везде маркирует публичное пространство памятниками своих деятелей культуры для того, чтобы вот, соответственно, маркировать эту территорию, как свою.
То есть памятник Пушкину в данном случае используется не как памятник большому поэту одной национальной культуры. А как флаг, как маркер имперского присутствия и то, что происходит сейчас на улице украинских городов — это вполне логичный процесс возвращения Украины к самой себе. Вполне можно предположить, что по итогу этого процесса в Украине появится памятник, например, Льву Николаевичу Толстому. Тому самому, который написал, например «Хаджи-Мурат». Который был очень антиимперский, критиковал имперские авантюры Санкт-Петербурга и императора в своё время.
Вполне может быть, что в Украине появится когда-нибудь памятник или улица в честь Герцена, который критиковал точно также имперские амбиции Санкт-Петербурга своего времени. Который заступался за деятелей Польского Восстания. Вот в Польше есть, на самом деле там увековечена память Герцена подобным образом.
Точно так же как, например, во Львове есть улица Академика Сахарова. Где для нас важно не то, что академик Сахаров был этническим русским. А то, что он, будучи этническим русским, заступался за украинских диссидентов, помогал Мустафе Джемилеву. То, что он заступался, в том числе за деятелей украинского культурного Возрождения и так далее.
Но только потому, что когда-то в Советском Союзе было принято решение: «Вот у нас в каждом городе должна быть улица Гагарина, улица Пушкина, улица Жуковского, улица Толстого». Только на основании этого факта сохранять местную топонимику — это не вполне логично, это не вполне соответствует здравому смыслу.
Слушайте и читайте также: «Вышли из сталинской шинели»: как советская пропаганда переродилась в современной России?
Автор: В своем подразделении Павел Казарин выполняет роль военного медийщика.
Павел Казарин: Определённо последний период я выполняю функцию, опять же, нет такого функционала. Я военный медийщик. Что такое военный медийщик? Ну в какой-то момент, помните, возникали периоды, когда журналисты не всегда и не во все участки фронта, особенно на передке не могли попасть. Ну потому что есть определённые ограничения. Любой прессофицер всегда понимает: когда приезжает съёмочная группа, ответственность, в том числе и на прессофицере, он должен обеспечить их безопасность. Поэтому если, условно говоря, съёмочная группа хочет на ноль, а на нуле сейчас происходит что-то, бои происходят, то не факт, что прессу туда повезут.
Но армия в какой-то момент решила, что она сама может про себя снимать видеоконтент и этот видеоконтент потом отдавать гражданским медиа. И в этом видеоконтенте с одной стороны не будет ничего, что армии точно может навредить. Ну, какие-то демаскирующие вещи, какие-то вещи, которые выдают позицию подразделений и так далее. С другой стороны, это будет контент, что называется из самых первых рук, с передка, с нуля, из боёв и так далее. Поэтому у меня кроме табельного оружия, ещё и go-prошка.
«Приходилось ли убить на фронте?» — один из вопросов, которые не принято задавать военнослужащим. Вот что об этом думает мой собеседник.
Павел Казарин: Очень часто мы воспринимаем войну, как игровой процесс из Call of Duty. Ну есть такая компьютерная игра. То есть я помню, как в мае в июне прошлого года какие-то гражданские могли прийти в комментарии, в социальные сети и написать: «Если вы что-то пишете в социальные сети — это, значит, вы не воюете?». То есть человек из тыла воспринимал пехотную жизнь, как одно сплошное тра-та-та-та в режиме 24/7. То есть, если человек не стреляет, он спит, если он не спит, то он стреляет. Нет, пехотная жизнь вообще складывается примерно на 10% из запредельного и на 90% складывается из рутины. Ну понятно, что от участка фронта это соотношение может меняться. Вот, но, тем не менее.
Когда у нас возникает соблазн представить пехотный быт, как один большой непрерывный стрелковый контакт — это несколько ложные стереотипы. А во-вторых, даже если ты стреляешь, ты не всегда же знаешь, попал ли ты и так далее, поэтому…
Евгений Савватеев: Когда вы видели врага, вот ближе всего?
Павел Казарин: Ближе всего я видел во время Харьковского контрнаступления пленных. Это было в районе Оскола, наверное, пленных привезли. Тогда просто дело в том, что когда Харьковские контрнаступление происходило, россияне не всегда успевали отходить, и иногда они просто разбегались по близлежащим лесам, и там какое-то время прятались, а потом либо попадали в плен, либо они устраивали засаду на нас вот.
И в плен много тогда попадало. То есть тех, кто разбежался по лесам. И помню, десантникам попался какой-то россиянин, высокий такой, ещё помню, то ли из Томска, то ли из Новосибирска. Я запомнил, что он из Сибири откуда-то. И он стоит. У него глаза завязаны, пацаны, у него спрашивают, типа «Ты откуда?». Он: «Из Сибири». Они ему начинают: «Так что ты к нам попёрся. У вас же там всё есть. Это же у вас Москва грабит, тебе чего украинских чернозёмов не хватает, у тебя там вся таблица менделеева?». Ну он стоит, молчит. Понятно, что он будет в дискуссии ввязываться? Наверное, очень в этот момент он переживает. Хотя чего ему переживать. Сейчас там приедет военная контрразведка, заберёт его, а потом на обмен пойдёт. Ну, то есть сценарий очень простой. Каждый пленённый россиянин — это шанс вытащить одного нашего из российских застенков.
Павел Казарин: У нас была свадьба в нашем батальоне в апреле 22 года. Ребята ее играли в Киеве на Пейзажной аллее, и я помню даже нам удалось с Юркой найти фотографов, которые смогли сделать ребятам хорошие снимки. Более того, снимки с их свадьбы вышли в газете таймс на первой полосе. И тогда в апреле было полное ощущение (когда удалось отбить Киевщину, Черниговщину, Сумщину), что вот-вот, как бы украинская весна, нам тут жить. Вот оно происходит здесь и сейчас.
Война затянулась. Вот там 2 недели назад стало известно, что парень погиб под Бахмутом в составе, если я не ошибаюсь, третьей штурмовой бригады в одном из батальонов (он был начальником связи).
Ну и так далее и так далее, много ребят погибло в мае, в июне, 22 года. Этот мартиролог растёт, и он будет расти дальше.
Евгений Савватеев: Павел Казарин в одном из своих текстов весной 2023-го одним из первых начал критиковать обывательский подход к войне как к футбольному матчу.
Павел Казарин: Очень бесит, когда в тылу начинают рассуждать о контрнаступление, как, а таком долгожданном продолжении любимого сериала. Типа: «Ну, когда там уже контрнаступление, когда там уже контрнаступление?». Ну об этом легко рассуждать, когда ты ведёшь себя как болельщик. Ну тебе же по этому полю это не бегать.
Так и тут: контрнаступление — это что-то… это те события, которые будут связаны с большим количеством раненых, с большим количеством убитых. И какой бы нам объём территории не удалось освободить… каждый квадратный километр освобождённых территорий будет полит немалым количеством крови. И те люди, которые брюзжат: «Ну когда там уже контрнаступление, а куда же оно пойдет — на юг или на восток» — должны отдавать себе отчёт, что в этот момент они очень легкомысленно рассуждают. О тех процессах, которые будут связаны с очень большим количеством людских потерь, с очень большим количеством страдания.
Я понимаю ещё, когда с определённой долей такой вот профессиональной чёрствости об этих событиях рассуждают сами военные, но если вы не в «пикселе», то не стоит себя вести настолько этически чёрство по отношению к тем, кто этот «пиксель» носит. И к тем, кто в этот самый «контрнаступ» пойдет.
Евгений Савватеев: А вы когда были ближе всего к смерти или в самой опасной ситуации?
Павел Казарин: Я не знаю, я не квалифицировал… Ну вот сейчас вот под Гуляй-Полем разминулись с бомбой на 7 минут. Мы выехали с КСП, бомба пролетела в КСП. Задержались бы чуть чаю попить — ну наверное бы сейчас с вами в эфире бы не разговаривали. Понимаете, на войне, а вот эти вот риски — они же перманентные, на войне твоя жизнь в значительной степени зависит во многом от случайности.
Евгений Савватеев: Вы в одном из интервью рассказывали историю, которая поражает. Вы заходите в город, встречаете девушку, которая укрывала украинских военных…
Павел Казарин: Это было в Киевской области, село Озера недалеко от Гостомеля. Когда закончилась Киевская операция, наш батальон еще тогда не перебросили на восток, и мы развозили гуманитарку в Бучу, Ирпень и в другие маленькие села, которые были под оккупацией.
И там просто мы, помню, привезли гуманитарную помощь, разгружаем её в этом селе в какое-то помещение, которое выступает в роли склада, и девчонка такая стоит молодая, улыбчивая, 18-летняя (или 19 ей). Щурится, на солнце рассказывает: «Да, нам повезло, у нас расстреляли только двоих. Ну там погибло всего 10, но 8 — от сколков. А двое, потому что русские расстреляли, искали корректировщиков». Да была такая история.
Евгений Савватеев: Вообще зайти в город, освобождённый на Харьковском направлении, на Киевском — это какие чувства? Это что?
Павел Казарин: Чаще всего это очень высокий уровень разрушений. Как это было в Купянске том же, или Изюме. Это натерпевшиеся люди. Это обязательно несколько очередей: одна очередь за водой, одна очередь за едой, одна очередь, например, к военным за Starlink. Потому что связи там на оккупированных территориях, скорее всего, не было. И людям интернет нужен, чтобы позвонить по какому-нибудь там WhatsUp, Telegram своим родным. Сказать дочке: «Со мной всё в порядке. Я дождалась прихода наших военных».
Евгений Савватеев: Есть у вас такое, что вот Вы заходите, а тут какая-то диверсанты остались?
Павел Казарин: Ты боишься не диверсантов. Ты боишься того, что что-то может быть заминировано, того, что обязательно есть риск, что кто-то подорвется либо на растяжках, либо на минах-ловушках, либо просто на обычных минах, вот, которых много вдоль линии соприкосновения и так далее. Это минная угроза. Она сохраняется постоянно, есть история по поводу того, что там где-то тракторист подорвался, поле поехал пахать. Ну и так далее. Вот скорее боишься именно минной угрозы, не диверсантов. Вот это вполне куда более явственно угроза. И когда история про то, что на освобождённых территориях ребята решили срезать, свернули на обочину и подорвались на мине…
Вообще твой главный союзник на освобождённых территориях — это асфальт.
Хочешь в туалет — писай на колесо, не сходи на обочину. Хочешь, как пацаны штурмовых рот, да зачистка идёт, но хочешь в туалет — вот тебе асфальт, не ходи никуда за его пределы. Асфальт — твой союзник, потому что он гарантирует, под твоими ногами, там, где асфальт, не будет мин.
По поводу чувств… Понимаете, я не знаю, насколько… Ну, короче, в какой-то степени Буча, Ирпень и многие другие города и села Киевской области смогли очень быстро восстановиться. В силу своей близости к столице. И в силу того, что это были первые освобождённые территории.
Например, территории на Харьковщине, где-нибудь там в глубине Харьковской области, куда медленнее будут восстанавливаться. Просто потому что они далеко, и они не прицеле общественного внимания.
Ты едешь где-нибудь на Харьковщине. В районе какой-нибудь Боровой и ты понимаешь, что вот дети стоят на обочине вдоль дороги с украинскими флажками, машут проезжающим военным машинам. Ты там останавливаешься, они там кричат: «Слава Украине», «Героям слава». «На тебе „Snickers“ — и поехал дальше. И ты понимаешь, что у этих детей как раз Россия украла детство. Потому что ни одной целой детская площадки в округе не осталось, потому что разбомблено всё: школа, детский сад, и единственная игра, которая остаётся в распоряжении у этих детей из этого Харьковского села — эта игра под названием блокпост. Вот они играют в блокпост.
Ты подъезжаешь, они там выходят со своими палками, которые должны символизировать автоматы. К тебе подходит какой-нибудь там одиннадцатилетний шкет: «Скажи „Паляныця“», ты: «„Паляниця-Укрзалызниця“, нате шоколад». Они такие там ещё что-нибудь тебе сказали. Вот ты поехал дальше. А других игр уже не остаётся, инфраструктура для других игр уничтожена Российской Федерацией и гражданами Российской Федерации.
Читайте также: Волны свободы — радио и Холодная война
Евгений Савватеев: Армейский быт, простые вопросы, которые, например, людям в тылу, может не совсем понятно.
Павел Казарин: Давайте, задавайте. Всё, ответим. Всё расскажем всё, что вы хотели узнать про армию и не у кого было спросить. Итак?
Евгений Савватеев: Борода.
Павел Казарин: Всем пофиг. Ну, то есть, понятное дело, что сейчас всем пофиг, наверное, до войны не всем пофиг. Понимаете, вообще, чем дальше от тыла, тем ближе к передку, тем меньше уставщины и строещины. Ну вот, я, например, за свои армейские скоро будет 15 месяцев службы, ни разу не отдавал военное приветствие. Военное приветствие — это то, что мы считаем, что вот отдать честь, то есть приложить ладонь к козырьку. А нет, один раз я отдавал, когда мне какую-то видзнаку вручали.
Вот тогда, соответственно, я её перед строем и отдавал. А так нет. Куда на передке отдавать военное приветствие? Та ну. Никто этим не занимается. Поэтому чем дальше от тыла, тем меньше соблазна у какого-нибудь тылового офицера начать тебя задалбывать по поводу: «А почему у тебя борода?», сейчас уже даже какое-то время назад комиссии, которые выдают удостоверение участника боевых действий пытались, как бы, типа: «Мы не принимаем на удостоверение УБД с бородой». Потом уже даже Министерство обороны вышло с объяснением, почему это ерунда и они: «Ну ладно, несите с бородой». Вот я сейчас подал на своё удостоверение УБД фотографию с бородой. Буду очень удивлён, если у кого-то возникнут вопросы. Борода не мешает мне быть в армии.
Точно так же, как я не знаю, вот дефицит телесности. Сейчас объясню, что я имею в виду.
Если вы думаете, что здоровому сорокалетнему бородатому мужику не нужно, чтобы его кто-то просто 2 часа молча гладил по голове, то вы ошибаетесь — очень на самом деле нужно. Но в армии есть этот дефицит телесности. Ты же не пойдёшь к своему напарнику говорить: «Так, Серёга, очень надо, некогда объяснять, гладь по голове, гладь меня по голове». Вот такой вот дефицит телесности, он тоже как бы есть.
Евгений Савватеев: Ещё одна тема: мы сейчас с вами говорим на русском языке, мы им пользовались, сейчас многие отказываются от русского языка и переходят на украинский…
Павел Казарин: Вот я служу в Силах территориальной обороны. Это там порядка тридцати бригад, по одной на область, на некоторые области по две, в Киеве например, две бригады и ещё третья — это в Киевской области. Ну, то есть суммарно, там за 30 бригад. У этих бригад территориальный принцип комплектования. То есть понятно, что там вот есть две бригады с Харьковщины, две бригады из Днепра, из Днепропетровской области, есть бригада в Николаеве, есть бригада в Херсоне.
Понятно, что у бригад есть региональная специфика и понятно, что бригады западных областей Украины в большинстве говорят на украинском. Точно так же как и бригады с центральных областей Украины.
Но когда ты приезжаешь на Харьковщину, то, скорее всего, в этих бригадах ты чаще услышишь русскую речь. И в этом смысле я понимаю тех, кто говорит, что «мова — це зброя». Просто мы шутим, что в некоторых бригадах она трофейная.
На самом деле в армии, непосредственно на передке, язык, на котором ребята общаются никому не мешает делать общее дело и убивать врага. И это я сейчас не обесцениваю тот процесс украинизации, который у нас продолжается, который идёт и ни в коем случае не хочу обесценивать этот процесс возвращения Украины к своему материнскому языку, ни в коем случае. Но просто вот сейчас в данный момент «на передке» язык, на котором общается солдат ВСУ, никоим образом не мешает ему в данный момент оставаться и продолжать быть солдатом ВСУ. И выполнять свои прямые функциональные обязанности.
Более того, может быть, опыт службы в армии подтолкнёт человека к тому, что выйдя, вернувшись в гражданскую жизнь, он захочет перейти на украинский язык. Несмотря на то, что у него до этого был многолетний опыт русскоязычной жизни.
Евгений Савватеев: И если бы ребёнку надо было вам коротко объяснить, за что вы воюете, вы бы как объяснили?
Павел Казарин: Я воюю за то, чтобы не пришлось воевать этому ребёнку.
Евгений Савватеев: Для вас что такое Победа?
Павел Казарин: Есть программа максимум — это, когда мы выходим на границы 91-го года и, более того, добиваемся того, что реванш российской агрессии становится невозможным. То есть мы выходим на границы 91 года, и, например, хоп и вступаем в НАТО. И мы уже под зонтиком коллективной безопасности. И Россия, которая, например, может, не вычеркнуть из своей Конституции упоминания про Крым, Донецкую область, Луганскую, Запорожскую, Херсонскую, и продолжает учить своих школьников о том, что все наши исконные российские территории оккупированы украинскими фашистами… Она всё равно понимает, что снова устроив вторжение в нашу страну, столкнется с необходимостью уже воевать не только против Украины, но против блока НАТО, а это для неё слишком самоубийственно для того, чтобы на єтот шаг идти. Вот это, конечно, программа максимум.
Но мы должны понимать следующее. Между этим сценарием победы (когда мы с вами летим из Донецкого аэропорта на пассажирском самолёте в Симферополь в летний отпуск) и, например, переходом войны в позиционную и какими-нибудь третьими минскими соглашениями (что, наверное, будет для нас плохим сценарием) — есть большое количество промежуточных, кстати.
И какой сценарий этой промежуточной стадии в конечном счёте осуществится — зависит от нас с вами, от того, в какой сценарий будущего мы с вами будем инвестировать.
То есть война не закончится, войну можно закончить, поэтому правильная формулировка: «Что вы будете делать после того, как вы эту войну закончите?». Хотите иметь право на такие же падежи, на такую же систему склонений, хотите иметь отношение к вот этому будущему — приходите, у нас много «пикселя», мы вам подберём по вашей форме. И Вы точно так же сможете говорить про себя, когда мы эту войну закончили и так далее. То есть от того, как украинское общество вкладывается, инвестирует в войну, точнее, в движении к победе, зависит и сценарий этой победы. Больше он ни от чего не зависит.
И что для меня Победа. Ну мы в идеале делаем всё возможное, от нас зависящее для того, чтобы прийти к тому сценарию, который я описал в начале: до границ девяносто первого года, и там вступление в НАТО и лишение России возможностей повторить ту агрессию. Но удастся ли нам его достичь, будет зависеть, в том числе от того, как, собственно, все остальные вкладываются в этот сценарий. Если недостаточно, то этого сценария мы не достигнем.
Это третий эпизод подкаста «Правда войны». Предыдущий выпуск — разговор об освобождении Херсона и Мотыжина, о быте крымских татар на войне, а также о людях в Крыму, которые ждут украинских военных — с командиром батальона «Крым» Исой Акаевым.
Чтобы не пропускать выпуски, подписывайтесь на новые эпизоды: Spotify, Google-подкасты, Apple-подкасты.
Над подкастом работали:
Cаунд-продюсер Алексей Нежиков
Сценарист Евгений Савватеев
Редакторка Мила Мороз
Фотографка Ярослава Жуковская
Youtube-версия Таня-Мария Литвинюк
Аниматор Владислав Бурбела
Продюсерка Катерина Мацюпа
Креативный продюсер Кирилл Лукеренко