Фото Марьяны Чорниевич
Алексей Бобровников — украинский журналист и писатель. В начале полномасштабного вторжения России мужчина присоединился к подразделению грузинских добровольцев, и защищал Киевщину от оккупантов. Так прошел его первый бой в Ирпене:
«Мы сделали засаду на их патруль. И мы сняли ехавших на броне их десантников. И нас попытались взять в полукольцо. Мы вырвались. И тогда по нам начали работать 120-ми минометы. Там еще два других подразделения было недалеко от нас в этой же зоне. В одном из них не хватало ресурсов для того, чтобы вынести раненого. У него были обе ноги перевязаны жгутами. Кровопотеря была, но, к счастью, не очень большая. Но, конечно, у нас оставалось там не больше двух часов, чтобы вынести его, чтобы спасти ему конечности».
Алексей Бобровников захотел спеть этому парню какую-то украинскую песню, чтобы он не засыпал.
«Мне очень важно было, чтобы он не заснул, не отключился от потери крови. И мы несли этого хлопца. В 200 метрах от нас уже были прилеты 120-х.
Я начинаю напевать ему „Ой, там у Львові, на високім замку, там соловейко пісню заспівав“. Пою я крайне хреново, поэтому повторять я это не буду больше никогда. Но это тот момент, когда хреновое пение, странная песня „Там молодий жовнір, стоячи на варті, сперся на кріса, та й ся задумав“ — западноукраинская какая-то, времен польского доминирования — про жовніра. С диалектизмами. Но такая какая-то милая песенка. Этот парень начинает улыбаться, смеяться и он просыпается. И я понимаю, что мы улыбающегося бойца, легко, к счастью, раненого, успеваем принести в эвакуационный мобиль. И его успевают довести до момента, пока не начнется некроз тканей после ранения, на конечностях, на которые наложены жгуты. И это был самый сладостный, наверное, момент этого дня. Потому что потом было очень жестко и мы потеряли людей. Начали выносить их тела оттуда и были под минометным обстрелом всю ночь. Долгий, тяжелый был день. Об этом можно долго говорить, но не хочется. Но действительно, какой-то такой сладкий и потрясающий момент был этих минут, когда лагідна українізація в дії», — делится с нами Алексей Бобровников.
Это последний эпизод подкаста «Правда войны». В котором Евгений Савватеев расспрашивает Алексея Бобровникова о Грузинском легионе. Другой важный вопрос — контрабанда на Донбассе, которую журналист и писатель изучал 8 лет. Для него все началось с подрыва его источника в расследовании — Андрея Галущенко с псевдо Эндрю. Дело о его гибели все еще не раскрыто. А Алексей Бобровников выложил свою версию в романе-мемуарах под названием «Серая зона» — книге на русском языке.
Предисловие к книге написал Степан Бандера.
«Степан Андреевич Бандера. Более того, это внук знаменитого Степана Андреевича Бандеры, потрясающий канадский журналист, очень давний друг. И Стефко когда-то помогал мне с этим расследованием частично. Стефко встречался в Канаде с приезжавшим туда на тот момент министром внутренних дел Аваковым, одним из людей, кто так или иначе, мягко говоря, свидетель „серой зоны“ и много знает о ней. И Стефко провел совершенно потрясающее собственное расследование того, как российское оружие, их вооружение на протяжении десятилетий стало причиной более 70% гибели на бортах гражданской авиации после Второй мировой войны», — уточняет герой выпуска.
Алексей Бобровников из семьи киевской интеллигенции. Похоже, что его всегда независимый подход и всегда самостоятельная точка зрения достались ему в наследство.
Алексей Бобровников: Мы всегда были антисоветчиками, потому что семья подвергалась репрессиям и мой прадед был убит режимом Тито в тогдашней Югославии, нынешней Северной Македонии. Был убит и старший брат моего деда. И части семьи, оставшейся в Украине, потому что они были еще несовершеннолетними и совершенными детьми, на тот момент удалось выжить, но старшее поколение было реально уничтожено. И все оставались, конечно, людьми, которые не были подвержены советской пропаганде.
Мама — Оксана Бобровникова — украинская поэтесса и журналистка. Дед — Кирилл Бобровников — художник кино.
Алексей Бобровников: Я называл его всегда Кириллом. Я называл его больше, чем дедом. Наверное, был лучший друг на самом деле, единственный человек, кого я всю жизнь называл лучшим другом.
Кирилл молчал о войне больше, чем говорил. Кирилл был участником большой войны, войны против против гитлеризма. Но потрясающая штука, которой научил меня Кирилл Бобровников — он сделал очень отложено, после уже собственной смерти. Кириллу удалось когда-то вытащить из рук фактически мародеров времен преследования украинской церкви, — греко-католической церкви, в единственной катакомбной церкви современности последнего столетия, Кириллу, моему деду, удалось вытащить из лап мародеров печать Андрея Шептицкого. И он сохранил ее, передав мне, для того, чтобы я отдал ее законному владельцу спустя годы.
Андрей Шептицкий — предстоятель Украинской греко-католической церкви. Во время Первой мировой войны был арестован русскими войсками, вывезен в Россию. Вернувшись во Львов, стал одним из соучредителей ЗУНР — Западноукраинской Народной Республики. С 1955 года продолжается процесс причисления усопшего праведника к лику блаженных.
Алексей Бобровников: Это мне пришло в наследство, на самом деле, от деда, который тогда, будучи киевлянином, не очень понимая на тот момент реалии Украинской Повстанческой Армии, реалии сопротивления Украины и коммунистам-большевикам, и нацистам-гитлеристам — абсолютно героическую, страшную борьбу, которую вели ребята из УПА на тот момент. И не будучи ее частью, будучи на тот момент частью антигитлеровской коалиции, но никак не с такой партизанской стороны, но он осознавал и понимал необходимость сохранения украинской греко-католической церкви и величия постаті украинскої, по-русски — фигуры Андрея Шептицкого.
Евгений Савватеев: Вам дедушка описывал 9 мая 1945?
Алексей Бобровников: 9 мая еще было не до того, далеко, а вот в июне, когда такие движения там начали происходить, мой дед был там, он был в Берлине на тот момент. И он помнит эти часы неожиданной такой демократии, воцарившейся на улицах освобожденной столицы зла на тот момент. Французы, американцы, англичане и какие-то части советской на тот момент армии могли там сосуществовать и коммуницировать. И для него это были такие странные часы демократии между реальностью совка, в котором никакая коммуникация с внешним миром, в общем, не позволялась и не допускалась.
Для него самым трагическим и трагикомическим, я бы сказал, моментом, был момент, когда советское командование отдавало демонстративно помощь по Ленд-Лизу союзникам. И старые, прошедшие половину войны… мой дед всегда говорил, что «совку» удалось выстоять только благодаря американским джипам и американской тушенке, это была его правда той войны, потому что без такого Ленд-Лиза и без базовой помощи, в том числе харчами базовыми, армия могла бы и не выстоять. Но он вспоминал момент, когда старые, изрешеченные где-то и полуразбитые джипы американские советская команда демонстративно отдавала союзникам еще на тот момент.
И солдат заставляли их красить, приводить в порядок эту технику, которая тут же пускалась под пресс как ненужная и как металлолом. И этот момент этого абсолютного клеша, столкновения цивилизаций, где в советской, этой страшной совковой реальности, с которой мы до сих пор продолжаем бороться, кусок металла — джип, старый или новый — любой, особенно новый, но любой, даже старый, даже развалившийся, важнее человека. Любая техника важнее солдата. Не дай бог ты, простите за мой французский, можно запикать, но если солдат про**ал оружие или технику, это страшнее, чем ранение, потому что ты становишься объектом издевательства бюрократического в армии постсоветского формата. К сожалению, это до сих пор есть. И эта штука, когда старый джип важнее выжившего бойца, это и есть различие между совковой и западной моделью, где человек — мера всех вещей.
Читайте и слушайте также: Херсоне нас встречали с цветами — командир батальона «Крым» Иса Акаев
Автор: Война для Алексея Бобровникова начинается в 2014. Тогда он, как журналист, едет в Крым, чтобы освещать все, что там происходит.
Алексей Бобровников: И вот 27-го я оказываюсь под стволами севастопольского «Беркута», как они представились в Чонгаре. Они положили нас мордой в пол, в асфальт. Мой водитель, татарин, получил стволом по позвонку. Мы были захвачены, но не арестованы. Тогда как-то нам повезло уйти. И я понял, что это тот самый момент, когда началось реальное вооруженное противостояние, просто что выстрелы еще не прозвучали.
И когда через несколько дней после этого, на самом деле, через две недели, погиб первый военнослужащий украинский в этой войне, для меня эта большая война началась, конечно, в марте 2014 года, когда погиб Сергей Кокурин, картограф-украинец, убитый зелёными человечками там.
Для всех это крайне необходимая история для понимания: в документах и Украинской службы безопасности, и в следственных документах, впоследствии с которыми я был ознакомлен, ознакомился спустя годы после аннексии России и Крыма, Сергей Кокурин — первый павший герой, военнослужащий украинский значится этническим русским.
«Защищая» русскоязычное или русское население Украины, путинские зеленые человечки первым военнослужащим в этой войне сами же своей пулей убили так называемого этнического русского украинского патриота, военнослужащего Сергея Кокурина.
До этого была гибридная фаза, до этого было все что угодно — блокада торговых потоков, давление политическое на Януковича, Евромайдан, понятно. Но это всё-таки была гибридная и политическая форма агрессии. Именно с этой секунды, с этого момента началась война.
Через год, в 2015-м, Алексей Бобровников работает военным корреспондентом на украинском телеканале 1+1. Тут и начинается детективная часть нашей истории, где в качестве главных составляющих присутствуют нераскрытое убийство агента Службы безопасности Украины Андрея Галущенко (позывной Эндрю), журналистское расследование, книга «Серая зона» и вынужденная эмиграция.
Алексей Бобровников: «Серая зона» началась для меня лично в том самом августе 2015 года, за две недели до убийства Андрея. И я прекрасно помню этот день. Редактор тогда, это был Роберт Опаленык, читая новости, новостные сводки, вычитал новость о том, что появились слухи о ветке наркотрафика через оккупированные зоны Луганской и Донецкой областей, через Крым и дальше в Европу. Речь шла о героиновом трафике на тот момент. И Роберт спросил, кто в редакции готов попробовать проверить эту информацию.
Я могу сказать, что спустя 8 лет я выполнил редакционное задание моего бывшего редактора. Потому что дано мне это было задание в августе 2015 года, а в конце августа 2023 года я выпустил вторую часть расследования уже не в форме телесюжета, а в форме книги, где окончательно докрутил эту тему.
Забегая наперед, скажу, что мы проверили тогда все версии о наркотрафике, которые циркулировали. Лично мне и свидетелям героинового трафика, о котором тогда говорил мой редактор и о котором были слухи в прессе, доказать или проверить это, подтвердить или опровергнуть, скажем, именно героиновую ветку не удалось. Но мы обнаружили гигантские, глобальные следы наркотрафика, кодеиносодержащих препаратов, используемых как прекурсор для создания дешевой версии героина — «Крокодил» — этого страшного наркотика, который стал эпидемией и на территориях, которые мы называем Российской Федерацией, и в оккупированном ими Крыму, и в украинском Донбассе. Мое дальнейшее дознание привело к моему, мне кажется, достаточно точному пониманию того, когда началась эта эпидемия и откуда шел этот наркотрафик глобально. Рельсы, на которые стала, к сожалению, украинская фармакология. Которая тоже начала растлевать в свое время наши такие малообеспеченные и депрессивные районы, в том числе индустриальных областей регионов Донбасса, подобного рода наркотой.
Но началось это все с покупки людьми Путина одного из крупнейших их фармгигантов и момента, когда именно бесконтрольное, абсолютно не оправданное никакими медицинскими показаниями производства именно подобных препаратов, которые стали прекурсорами для «Крокодила», в абсолютно глобальном масштабе, началось именно на территории Российской Федерации. Это была та эпидемия, которую подхватили нечистые на руку, мягко говоря, украинские предприниматели в свое время, но это тоже происходило из России на глобальном уровне.
Те следы наркотрафика, которые застали мы, это был наркотрафик между Горловкой и Харьковом — оба места, так или иначе. В одном месте находился концерн «Стирол», где, по слухам, продолжалось активное использование части цехов для всяких нелегальных операций. Харьков был и оставался тоже фармакологической столицей и столицей наркотрафика, отчасти находясь на границах с РФ. Подобные следы наркотрафика мы действительно нашли, как и многие другие. Это касалось, в данном случае, не только наркотиков, но и операций по отмыванию денег и финансированию терроризма.
Читайте также: Из Московского патриархата — в снайперы ВСУ: история Юрия Черноморца
С Андреем Галущенко Алексей Бобровников знакомится за несколько дней до его гибели в том же 15 году. Мой собеседник уверен, что Эндрю оказался в самом центре борьбы между коррумпированными и верными закону группировками в середине украинских спецслужб.
Алексей Бобровников: Андрей был волонтером, он был добровольцем, воевавшим в батальоне Кульчицкого, других подразделениях, он был на Майдане, он был замкомандира одной из сотен самообороны. Андрей был патриотом — настоящим, абсолютно без страха и упрека, человеком, который был готов отдать свою жизнь за страну и за своих ребят, за свое подразделение. Он был лидером маленькой, но очень дерзкой антиконтрабандной группы, которая была создана на момент середины 2015 года и активной торговли с оккупантом, на самом деле, из очень честных, но очень наивных людей. Потому что они де-факто использовались как загонщики для того, чтобы перевести контрабандные потоки с таких маленьких проселочных дорог или больших трасс на железнодорожные рельсы, которые на тот момент контролировались правительством и нашим, и оккупированных территорий.
И это была одна из таких драматичных историй, когда патриотов использовали втемную для того, чтобы преследовать собственные экономические интересы. И Андрей был одним из тех, кто до конца выполнял свою задачу, но, наверное, сам до конца не понимал, что он был обречен, потому что борьба со спрутом, когда ты один, невозможна ни физически, даже теоретически невозможна.
Это была история про то, что централизованно и при этом совершенно непрозрачно разрешение на такую торговлю давались бывшими чинами полиции, которые переметнулись или были переведены в Службу безопасности действительно, но получало выгоду от этого ближайшее окружение государственного лидерства.
И это происходило на системном уровне, где маленькие группы, а их было создано ровно семь — этих антиконтрабандных подразделений, действительно как бы блокировали маленькие пути, но железная дорога оставалась абсолютно священной коровой, к которой подступиться было нельзя. Ходило там все. Там ходил лес, лес-кругляк, который можно было использовать для строительства блиндажей и укреплений на той стороне — шел он с украинской стороны. Ходило золото и серебро, изделия из золота и серебра, и полудрагоценных и драгоценных камней, которые покупались, например, в Ровеньках Луганской области, оккупированной уже врагом, за украинские деньги.
В августе 2015 Андрей Галущенко дает интервью Алексею Бобровникову. Рассказывает об угрозах, которые ему поступали.
Алексей Бобровников: Мне сотрудники на тот момент и высшие чины украинской прокуратуры заявляли, и заявляли не только мне, а заявляли и в каких-то интервью своих о том, что наше интервью с Андреем триггерило убийц, и стало причиной его смерти и попыток убийства меня. Такие заявления делала на тот момент украинская военная прокуратура. Я не относился к этому серьезно, но не мог и не принимать это во внимание. Я думаю, что Андрей был обречен после того, как он залез в святая святых — он начал мониторить и останавливать поезда, которые возили товары очень дорогостоящие, включающие золото и серебро, вопреки прямым своим приказам.
Евгений Савватеев: Поезда, которые ехали в направлении…?
Алексей Бобровников: Поезда, которые привозили золото и серебро из Луганской области, за которые расчет шел деньгами из Украины.
Евгений Савватеев: Поезда ехали с оккупированной территории на свободу?
Алексей Бобровников: Да. Я думаю, это мое мнение, анализируя пласты той информации, которые я обнаружил. Но тут важно понимать, что все это было бы невозможным, если бы не политика ФСБ и политика Кремля, которая намеренно оголила на тот момент все эти болевые точки, и с помощью которой Кремль пытался растлить наших силовиков и превратить их в своих прокси, в своих оборотней в погонах здесь.
Один пример, очень важный. Российская политика по дестабилизации, в том числе экономики Евросоюза, заключалась в том, чтобы открыть коридор поставки дешевых контрабандных сигарет на территорию ЕС через Украину — контрабандных сигарет, производимых на территории «ДНР», при этом закрыв собственные границы. Дошло до того, что «таможни» так называемые были установлены даже на так называемых границах между оккупированными Луганской и Донецкой областями. У них между собой продолжался таможенный контроль, не говоря уже о контроле с российской стороны.
То есть это все часть глобальной «серой зоны» — лишь маленький фрагмент, который, как этот отпечаток пальца, удалось в этой всей истории поставить погибшему Андрею, мне и многим другим. Но, конечно, это все часть реально глобальной их тактики и стратегии по экономическому, в том числе, давлению, гибридным, прямым, криминальным способом, созданию кормушек для своих и ухудшению бизнес-условий, и растлеванию силовых и контролирующих органов на территориях, которые они хотят подчинить себе.
Слушайте также: Бесит, когда контрнаступление обсуждают в тылу, как сериал — Павел Казарин
Алексей Бобровников: 2 сентября, Андрей на проселочной дороге по дороге к переправе в Лобачево ехал на той самой машине, на которой мы с ним ездили много раз до этого. На него была сделана засада и он погиб первым. Погиб второй офицер налоговой службы Дмитрий Жарук, сидевший в той же машине.
Погибли в той машине только те люди, кто работали давно в «зоне» и знали больше других. Это была очень выборочная, очень точечная атака, в которой люди, которые вышли в первый раз на фронт и это была огневая группа поддержки, сидевшая в кузове, получили ранения, но не были убиты. Убиты были именно носители компетенций, убиты были именно расследователи, а не простые солдаты. Это была очень филигранная атака, эта была не первая атака на группу Андрея и на другие группы. Об этом тоже говорил и он сам предсмертном интервью.
Это была смерть, которая могла случиться только в «серой зоне», и могла случиться только в условиях, когда обе стороны, стороны торгующие, заинтересованы, коммуницируют между собой и сверяют между собой свои действия. Тогда на фронте происходило много обстрелов отпугивания, например.
Прилетали мины — 80-ки, 120-ки или что-то более мелкое в территории, где не было боестолкновения, но нужно было, чтобы в сводках ОБСЕ и ООНовских мониторов поступила информация об обстреле ночном, чтобы их группа мониторов международных не выехала на эту трассу. На этой трассе продолжалось движение торговых автомобилей, например. И подобные гибридные действия по отпугиванию мониторов, заминанию деталей и созданию торговых коридоров происходили повсеместно по линии фронта. Это была реальность той части, той фазы войны, которую мы называем гибридной, которую, собственно, я назвал «серой зоной» с легкой руки ребят, которые были в ней дольше и чья судьба в ней закончилась страшнее, чем наша.
Угрозы и покидание Украины.
Евгений Савватеев: После какой из угроз в ваш адрес вы принимаете решение, что лучше покинуть Украину?
Алексей Бобровников: Окончательное решение я принял, когда я наткнулся, уже будучи далеко от Киева, я несколько месяцев прятался в разных городах — это была Одесса, Ивано-Франковск, и вдруг неожиданно в кафе, где я приходил пообедать во Франковске, мне за столик подсели люди, представившиеся той же группировкой, которая была наиболее заинтересована и имела прямую возможность реализовать смертоносный план против Андрея и его ребят. И эти же ребята, часть людей, представлявшихся той же группой, угрожали раньше мне. Оказавшись за моим столиком, они оказались там в нескольких стах километрах от места, где они должны были быть физически. И я до конца и до последнего дня не понимал, и, наверное, не понимаю до сих пор, было ли это прямое покушение или именно в тот день, или это была угроза и попытка запугивания. Я бежал.
До этого было много всего. Звонки с угрозами расправы, открытые призывы к расправе в соцсетях, машина «наружки» на луганских номерах, стоявшая возле дома — масса каких-то таких эпизодов, которые давали мне понять, что за мной продолжается слежка и продолжается некий напряг, связанный с этой всей историей.
Но именно этот для меня тогда стало последней каплей. Я тогда решил включить полный газ и использовать то, что я имею отношение к немецкому Пен-клубу и имею отношение к немецкому писательскому какому-то сообществу и попросил их о помощи. И они протянули мне руку помощи с тем, чтобы я мог дописать книгу, и предложили мне остаться в Германии, получить немецкий паспорт в результате и стать немцем. Я от этого, конечно, отказался.
Тогда, в 2016-м году какое было у вас доверие в процентах к правоохранительной системе Украины к государству?
Алексей Бобровников: Хороший вопрос. После того, как военная прокуратура заявила официально, публично, открыто, что я являюсь следующей мишенью для убийц, я попросил у них охрану. Они отказали мне в этом. Для меня это выглядело как или провокация людей, которые хотят расправы надо мной, или как какая-то манипуляция, махинация с их стороны. Я совершенно не представлял себе, что можно использовать силовые правоохранительные структуры в такой степени как метод для манипулирования и запугивания людей, которые занимаются, например, расследовательской работой.
И доверия, конечно, не было никакого. В то же время оставались и остаются десятки и сотни потрясающих офицеров и расследователей, и офицеров из службы и полиции и так далее, которые продолжали делать свою работу тогда, и вопреки давлению других силовиков и, собственно, начальства продолжали. Мы, расследуя «серую зону», спровоцировали несколько десятков расследований внутри служб на тему и коррупции, и отмывания денег с помощью врага. Что случилось дальше с этими расследованиями, мне неизвестно. Но все документы, все данные, которые были нами собраны, были отданы им, и очень многие офицеры действительно до последнего продолжали делать свою работу, расследуя все это дело.
Тем не менее дело постепенно заходит в тупик.
Сначала подозрения в нападении на группу «Эндрю» были выдвинуты двум разведчикам 92-й бригады с позывными «Змей» и «Крым», однако в 2017 году обвинения были сняты и с них.
Тогда в организации нападения был обвинен и осужден (заочно) командир группы снайперов и начальник так называемого батальона народной милиции Брянка СССР Сергей Лукьянов с позывным Террикон, который скрывается на неподконтрольной украинским властям территории Луганщины. Другим обвиняемым был назван еще один пророссийский боевик Армен Багиран (позывной Багги), который на тот момент уже был мертвым. Эта версия не удовлетворяет ни родных Эндрю, ни его друзей. В ней остается много неразрешенных вопросов.
Тем временем Алексей Бобровников в изгнании годами пишет свое расследование.
Сколько времени продлится его вынужденная эмиграция он не представляет. Но все меняет приказ Путина, по которому российские войска начинают полномасштабное вторжение в Украину.
Слушайте также: Правозащитник с оружием в руках: история Константина Реуцкого
Алексей Бобровников: Я узнаю, что моя женщина находится в Киеве в этот момент, и я понимаю, что она там в этот момент — моя теперешняя жена.
Я понимаю, что она в Киеве и помогает теробороне, а я в этот момент в Тбилиси, в сотнях километров, и я понимаю, что я все равно не останусь в стороне от этой всей истории. Я звоню нескольким моим ребятам из украинских сил сопротивления, они разбросаны по Украине, но в основном в районе Киева, и они все уже воюют в тот момент, им не до меня, но они говорят, что приезжай, мы примем тебя у себя, есть для тебя броник и каска, ствол найдем.
Евгений Савватеев: Как комбатант?
Алексей Бобровников: Конечно. Но нужно еще добраться. И я не понимаю, мы никто тогда не понимали, какой будет линия фронта — придут ли орки под Ровно или будут локализованы в районе Житомира. Где они будут? Никто этого не знал. Поэтому мне нужно было понять, как и с кем я еду. Я позвонил моим друзьям-грузинам, и один из них — Дато Кацарава, мы — очень близкие давние товарищи, он — лидер группы, которая мониторит как раз вот такую «серую зону», но только в Грузии, мониторит там линию разграничения.
Евгений Савватеев: Южную Осетию?
Алексей Бобровников: Южную Осетию и Абхазию.
И это то место, где россияне и их прокси продвигаются дальше и продолжают сантиметр за сантиметром в физическом смысле откусывать территорию Грузии и дальше. Это ребята, такая себе аналог группы Андрея Галущенко, но только не созданной государством, как загонщики для своих же нужд, а абсолютно на волонтерских началах. И вот с этими ребятами мы подружились на почве борьбы с такой «серой зоной». Я звоню им, они говорят: «Мы знаем, что у тебя не все сладко, но мы едем в Украину. Ты с нами?». Конечно, мы едем вместе.
Евгений Савватеев: Вы возвращаетесь в Украину, при этом… Вы когда-то в интервью «Радио Свобода» говорили: «Моя история абсолютно тесно связана с историей гибели моего источника. И я понимаю, что пока на свободе люди, совершившие это, я не имею возможности вернуться домой». Полномасштабное вторжение…
Алексей Бобровников: Да, сметает все… Я понимаю, что это новый ландшафт страны. И часть из этих людей исчезла с радаров, часть из этих людей, кто причастны были к этому, были зачищены силовиками с обеих сторон. А часть осталась действительно и осталась на плаву. Но с моментом, когда гибридная фаза войны полностью сменяется полномасштабной войной, это как будто прорыв дамбы, который изменяет ландшафт и полностью меняет правила игры. Война — это, на самом деле, такой страшный клинсер, это такая очень страшная, но очень очищающая, жуткая сила, которая, с одной стороны — трагедия и катаклизм, а с другой стороны — это главный game changer. И здесь я понимал, что гибридная фаза «серой зоны» и «серая зона» заканчивается в этот момент. «Серая зона» в этот момент перестает существовать и начинается, ну «зона красная», и начинается совсем другая реальность. И поэтому здесь уже все предыдущее не имело в этот момент никакого значения.
И также я понимал, что, объективно, те правила игры, которые существовали годами и с которыми я боролся годами, и о которых я пытался наших силовиков и всех остальных тыкать носом в ту реальность, сейчас уже нерелевантны. Потому что это то, что стало архивом. Вот в этот момент история, которую я расследовал, из острой и опасной превратилась в историю с книжной полки.
И поэтому, скажу откровенно, я ждал момента, когда случится или чудо, и мы превратимся в идеальную страну, где все висяки и старые расследования активизируются, или начнется полномасштабная война, которая расставит приоритеты и расскажет who is who. И случилось второе.
Читайте также: Я назвала наш экипаж «Харон», мы возили раненых через реку — Катерина Приймак
Евгений Савватеев: Вы попадаете в начале марта в Ирпень, почему именно туда?
Алексей Бобровников: Так сложилось. Это могла быть какая угодно точка, но получилось так, что это Ирпень. Мы провели там несколько операций, достаточно успешных, уничтожили два патруля российских в районе кладбища ирпенского. Потом была операция в Гостомеле. Было химическое отравление ребят. Предположительно, это мог быть «Зарин». Военные врачи, которые обследовали ребят с отравлением, делали им антидот от «Зарина» и говорили о том, что это могло быть отравление «Зарином». Точно мы не знаем, что это было, но точно было химическое отравление, возможно каким-то из таких секретов, которые оставили враги в ангаре для «Мрії».
И, в общем, тогда маленькое такое добровольческое подразделение перестало существовать, потому что из десяти человек сначала осталось восемь, двое было убито в Ирпене, а потом шестеро получили отравление тяжелое. На помощь ребятам в момент защиты Киева удалось прийти и какие-то вещи удалось сделать тогда. Грузины, конечно — поразительная нация, люди, которых больше всего воюет в Украине с нашей стороны, как никого другого. По словам Мамуки Мамалашвили, с которым мы дружим, с командиром грузинского легиона, а их около двух, может быть даже трех тысяч человек сейчас (Мамука скажет точнее), но только один легион — достаточно большое подразделение, и мы реально говорим о нескольких тысячах добровольцев только из Грузии.
Евгений Савватеев: Вот те люди, которые с вами поехали — это люди, у которых были бизнесы, это были люди состоявшиеся. Кто это в лицах?
Алексей Бобровников: Это поразительные совершенно ребята. Один из них, например, сейчас в Киеве — Надим Хмаладзе. Он получил наиболее тяжелое отравление, вероятно, «Зарином» или каким-то другим химическим агентом в Гостомеле. Надим — самый старший из всех. Он был ветераном еще абхазской войны. Он — мультимиллионер, у него гостиница в центре Тбилиси, в дорогом районе — потрясающее здание в очень элитном местечке в одном из туристических центров столицы Грузии.
Это Надим. Другой из них — это политический лидер этого небольшого подразделения, группировки, которая мониторит их «серую зону», бывший актер и теперь оператор дрона и потрясающий совершенно активист вот этой своей гибридной фазы войны, это Давид Кацарава.
Гига Робакидзе, который нами командовал — это человек, который был замкомандира сил спецоперации Грузии. Офицер грузинской армии в отставке, в резерве и человек, который провел не одну очень непростую вылазку против России и их прокси на протяжении десятков лет своей работы на Кавказе. Вот такие очень разные люди.
Евгений Савватеев: Вот ваш первый день в Ирпене, что вы видите?
Алексей Бобровников: Тела, лежавшие на улицах. Мы шли маленькими улочками, маневрировали для того, чтобы прийти к месту, где мы должны были провести операцию. Тела брошенные, тела, лежащие на улицах. Разрушенные дома. И ощущение того, что абсолютно четкое понимание того, что этот день, как и любой день, любая минута может стать последней для каждого из нас. И при этом ощущение абсолютного счастья, что ты наконец-то дома. Вот такое ощущение. Потому что я никогда не был в Ирпене до войны. Самое смешное. Жил как-то в городе, но именно эти места практически не знал. Так, наверное, было и с Крымом. Еще я был журналистом в тот момент. Я не был в Крыму с 2004 или 2005 года. И тут начинается война, и это уже была война, и ты приезжаешь в Крым, и точно так же ты смотришь на то, что в любой момент может что-то начаться. Но это вот что-то в контексте Киева началось для киевлян и жителей этих мест 8 лет спустя. Но на самом деле это абсолютное счастье то, что ты наконец-то дома, спустя все эти годы.
Евгений Савватеев: Момент, когда вы были ближе всего к смерти?
Алексей Бобровников: Я думаю, это момент, когда мы выносили одного из погибших, Гию Бериашвили. Мне за два дня до этого снился очень странный сон, где мне снилась дорога, где очень медленно-медленно, как будто бы лицом вниз меня несут. В холодном очень свете. И я вижу какую-то дорогу с черепами на ней. Такой сон. И я думаю — наверное, завтра или послезавтра будет что-то очень тяжелое. Может, последнее. «Ну и ок», — думаю я. И тут мы несем по тропинке. Это было 17 марта. И ночь была очень лунная. И очень чистый небосклон был. И рашисты нас вычислили дронами в лесопосадке. И они увидели таки нас. И мы медленно-медленно несли это тело. Одного из погибших ребят. Второго, выносила другая группа. Моего друга — Давида Ротиани. Я тогда носил веревку на очках, которую за три дня до этого мне подарил Дато — Давид Ротиани, один из ребят, которые погибли в тот день. И вот эта веревка тогда спасла мне жизнь. Потому что когда по нам начал работать 120-й уже прицельно и у нас оставалось где-то 100 метров до укрытия, я просто потерял очки. А без них я не вижу ни черта — у меня минус 10 зрения. И если бы я потерял их окончательно, я не вышел бы. Потому что вторые у меня были. Но они были спрятаны в рюкзаке глубоко. Там где-то рядом с БК и аптечкой. Короче, турникет один был вроде как в нужном месте, а очки я, идиот, спрятал очень глубоко. Вторые. Но эта веревка, которую дал мне Дато, реально спасла мне жизнь. Я смог выйти и укрыться вместе с остальными. Наверное, это был этот день.
Евгений Савватеев: Как веревка спасла вас?
Алексей Бобровников: Она не дала упасть очкам. Это была та штука, когда ты падаешь после первого прилета, который был в 10 метрах, и ты чудом спасаешься. Но у тебя остается момент, когда нужно добежать до укрытия, а огонь по нам продолжает вестись. А я в последней группе, замыкающей и мы продолжали нести тело до последнего. Потом мы забрали его, но это было последние метры перед тем, как мы эвакуируем погибшего.
И я падаю, и очки слетают. Я не нашел бы их просто. Не видя дороги, я не смог бы добраться до укрытия. А эту веревку за три дня до этого Давид Ротиани… он посмотрел на какой-то шнурочек, которым я бечевкой что-то привязал… очень хреново, они не держались. И говорит: «Наверное, тебе нужны вот такое. Смотри, у меня тут тактические очки есть, но я не очень их ношу. Я другие себе возьму. Вот это — возьми веревку». И он помог мне одеть. Это был потрясающий человек, абсолютно гениальный друг. Человек, который прошел все фазы этой войны. Человек, который был профессиональным военным. Человек, который получил медаль за доблесть в войне 2008 года. Человек, который жил в Сухуми и потерял свой дом из-за оккупационных российских действий там. И человек, который приехал по первому зову воевать в эту войну, понимая, что если мир не остановит Мордор, не остановит Кремль, то любое из мест, любая из стран, на которую у них открывается рот и есть аппетит, станет следующей.
Читайте также: Записалась в военкомат вместе с сыном и собрала свой взвод: история Натальи Шевчук
Евгений Савватеев: Если бы ребенок у вас спросил, за что вы воевали, как бы вы ему это объяснили?
Алексей Бобровников: За город, в котором я родился, за женщину, которую я люблю, за место, в котором я единственном хотел и хочу жить, за Украину.
Евгений Савватеев: Что для вас победа?
Алексей Бобровников: Это полная дезинтеграция Российской Федерации на разрозненные, независимые друг от друга структуры. Демилитаризация противника, его децентрализация и свобода порабощенным народам, начиная от Тувы, заканчивая Татарстаном, Ичкерией, Дагестаном, Апсны или Адыгеей. Только таким образом, только это будет означать окончательную, как минимум на этом историческом этапе, победу над врагом, который в противном случае будет представлять угрозу всему цивилизованному человечеству на протяжении десятилетий и столетий вперед.
Евгений Савватеев: Если этот разговор услышат россияне, вы бы им что-то говорили или нет?
Алексей Бобровников: Если этот разговор услышат россияне, я хотел бы, чтобы этот фрагмент, может быть, мы специально для них могли бы вырезать его и каким-то образом бросить в их информационное поле. Россияне, которые слышат меня сейчас, вы должны немедленно (если вы хотите оставаться людьми, если вы хотите получить право на существование в мире после Кремля и Путина в нем) отправиться в путешествие к своему военкомату, сделав коктейли Молотова или другие способы для того, чтобы дезактивировать это место страха и смерти для вас же самих.
И вы должны сделать так, а я не имею права в официальном эфире призывать к каким-то насильственным действиям, но в ваших руках дезактивация подобного учреждения как военкомат. Я не призываю вас ни в коем случае к убийству, но вы можете, например, поджигать полицейские машины. Вы можете любым способом уничтожать инфраструктуру силовых ведомств Российской Федерации, таким образом, мешая вести преступную деятельность тем, кто ее ведут сейчас.
И, может быть, тогда человечество, демократическое и цивилизованное, сможет смотреть на вас не как на соучастников преступления, платящих налоги в казну Мордора, а как на людей, которые реально собственной волей и собственным проявлением духа пытаются уничтожить последнюю тоталитарную гитлеровскообразную структуру на территории нашего континента.
Тогда, может быть, с вами будет иметь смысл говорить о чем-нибудь еще. Пока это единственное, что, мне кажется, любой цивилизованный человек может и должен вам сказать. С момента, когда вы переступите эту черту и начнете дезактивировать ваши силовые структуры, тогда с вами снова будет иметь смысл говорить. До этого момента мне остается только пожелать вам в этом единственном деле удачи, а в остальном — до свидания.
Приобрести книги Алексея Бобровникова от автора можно по ссылке, или в интернет-магазинах.
Это был двенадцатый эпизод подкаста «Правда войны». В прошлом выпуске мы говорили с гидробиологом Евгением Диким, который в 2018-м году стал директором украинского антарктического центра.
Чтобы не пропускать выпуски, подписывайтесь на новые эпизоды: Spotify, Google-подкасты, Apple-подкасты.
Над подкастом работали:
Cаунд-продюсер Алексей Нежиков
Сценаристка и редакторка Мила Мороз
Монтаж на Youtube Ярослав Федоренко
Аниматор Владислав Бурбела
Продюсерка Катерина Мацюпа
Креативный продюсер Кирилл Лукеренко